"Наталья Ипатова. Король-Беда и Красная Ведьма ("Король-Беда и красная ведьма" #1)" - читать интересную книгу автора

однако этот раз заставлял ее задуматься о пользе смирения и о том еще, что все
касательно женских дел находится в руках божьей матери и заступницы милосердной
Йолы. Вот уж воистину, ежели плуг с самого начала пойдет не так, то и не жди,
что борозда выйдет прямо.
Вообще Ува на дому не работала. Привыкла, что ко времени или по скорой
нужде приглашали ее в дом, угощали все время, покуда она там пребывала, в
случае успешного исхода наливали чарочку и щедро одаривали за труды. Настолько
щедро, что своего хозяйства она не вела. И так все было: и мясо по холодам, и
пива жбанчик, и ларчик с цветными платками, и даже денежка под половицей. На
этот же раз счастье буквально привалило к порогу. Самым брюхом.
Схватки начались давно, были сильными и, судя по сдавленным стонам,
болезненными, и воды уже отошли. Грех было бросить бабу в сугробе, ясно ведь,
на чью совесть легли бы две жизни. Помогла бы уж, чем могла, даже если бы не
обнаружилась в скрюченной полузамерзшей руке серебряная денежка, подлинная,
согласно пробе на зуб, так что формально Ува внакладе не оставалась.
Дитя греха стремилось на свет, это ясно. Законных-то по-установленному,
в своей постели рожают. Уже в хате Ува рассмотрела, что баба молодая и шуба на
ней богатая, в пол. Шапки не было, в смоляных волосах снег, а глаза в таких
темных кругах, что за банного луня могла бы сойти, детей да девок пугать в
темную ночь. Черная масть в этих краях ох как редка: все больше белесые да
рыжие, темно-русый волос аж за версту видать, а тут диво такое, аж в синеву, в
вороний отлив.
Опытный глаз подсказал: медлить нельзя. Раскатала на столе холст,
вытряхнула чуть живую гостью из шубы да из платья, алого, словно грех,
взгромоздила на стол, благо молода была еще и здорова, метнула котел на огонь,
повязалась кругом тряпкой, чтоб платья не испоганить, и приступила денежку
отрабатывать.
Близко стоял у огня стол, да заметила повитуха, что сторонится свет
страдающей бабы, словно стороной ее обходит, по закраине, и не видно толком
ничего, что видеть надобно. Вот тогда первый раз пожалела Ува, что отворила
дверь в неурочный час. Пожалела - и испугалась мысли этой, трусливой и подлой.
Вот только... не раз еще ей пришлось о доброте своей пожалеть.
Ни разу еще в ее руках так долго баба не мучилась. Вся холстина была в
кровище, весь передник ее, на пол капало, и меж хлопотами своими поражалась Ува
пределу человеческой, а то, лезла мысль, может, и нечеловеческой вовсе
выносливости. Час за часом подымалась незнакомка на локтях, на жестких досках
стола, толкая из себя плод, когда, по представлениям опытной повитухи, давно
должна бы уж лежать недвижно, в поту и крови, и когда дитя таки вылезло,
показалoсь сперва, что мертвое оно.
Порядку ради перевернула Ува ребенка вверх ногами, встряхнула, шлепнула
- и зашевелилась девочка. Но ни звука не издала. До того чудно показалось ей
это, что даже проверять полезла, на месте ли у малютки язык.
- Чегой-то она молчит? - изумилась она вслух. - Ребятенок всегда в
голос вопит, когда рождается, грехи отцов оплакивая.
- С характером у меня девочка, - отозвалась с ложа своего мать.
Ува, держа малютку на руках, вернулась к ней, посмотрела на волосы,
темные, как ночное зимнее небо, спутанные, как грива, которую леший заплетал,
влажные, как водяные змеи, и поняла, что душ живых сегодня у Господа не
прибавится. Слишком многое та, безымянная, дочери отдала, да до того еще что
было с нею, как она, зажимая в руке денежку, добиралась сюда по снегу, что выше