"Дмитрий Исакянов. Упростить дробь" - читать интересную книгу автора

эхо. Будь причиной тому плановая побелка или смерть родственника.
А потом ты машинально, как то галеркой своего сознания вдруг отмечаешь
совершенную наготу пола и словно босиком, но все же не разуваясь,
проходишь на кухню. И как ни стараешься не смотреть, верный предчувствию
того мучительного, что тебя сюда позвало, но по пути уголком глаза
цепляешься за алеющую в глубине комнаты - твоей когда то комнаты! - кромку.
Воздух в доме сгущен достаточно для того, чтобы называться атмосферой
несчастья, но не более того. Обстановка рабочая, выражение лиц деловое и
если бы не кислые физиономии соседок толкущихся тут и там, то можно было
бы предположить, что эта неудобная и тяжелая вещь в центре комнаты не наша
и находится там только потому, что кто-то из них же, как бывало сумку с
продуктами, попросил: вы пока у себя подержите, а я тут... по делам, и без
ключей, знаете ли. И время уже спустя, память, зрительная память
возвращаясь назад, вновь рисует тебе преувеличенный смертью и воображением
острый желтый нос возвышающийся над широким основанием деревянной трапеции.
Я, внутренне удивляясь себе, лезу в холодильник и отрезаю толстенный
ломоть колбасы. Сажусь на край стола и медленно жую. Входит мать:
маленькая, тщедушная, как мартышка. Собранная и деловая. Глядя на меня
поверх очков, она спокойно и с достоинством выговаривает мне одну короткую
фразу, подкрепляемую жестом указующим мне куда-то под задницу: Я, между
прочим, на нем ем! Мельком глянув в ее сторону, я меланхолично отвечаю: Я,
между прочим, тоже. Отворачиваюсь.
Через секунду до меня доходит комизм ответа и я хмыкаю. Подхватив
эстафету, хмыкает и она. Скосив глаза, я вижу, как губы ее растягиваются в
улыбке. Она улыбается. И я удивляюсь вторично: ведь в той комнате лежит ее
мать.

То, что называется "выносом тела", происходит буднично и просто.
Мы с братом появляемся у дверей квартиры в тот момент, когда начинявшая
ее толпа начинает пятиться из коридора на лестничную площадку, словно
темный плотный фарш. Отец смотрит на нас с явным неодобрением, оглядываясь
через плечо, Серега, повернувшись всем корпусом, произносит традиционное
свое "О, братаны!", дядька-сашка кивает головой и перехватывает край. Мы
жмемся к чужим дверям. Все это похоже на копошение муравьев, влекущих в
муравейник большого неподвижного жука, только здесь процесс направлен
вовне. Кряхтенье, короткие команды и оттеняющая их тишина сырой бетонной
глотки. Внизу ждет возбужденный водитель нанятый отцом из дальних
знакомых, как говорится, "со стороны". Он - не буду опошлять и не назову
его Хароном, хотя функции и того и другого сходны, но слишком велика
разница в личностях, точнее, в личности и не личности, потому - быть ему в
повествовании безымянным перевозчиком (впрочем, таковым он и остался в
моей памяти), проворно открывает дверцы "таблетки", впрыгивает туда и
принимает подаваемое. Затем следует утомительное и весьма бестолковое
рассаживание по машинам, похожее на логическую игру моего детства
"пятнашки" (о, эти сиротские пластмассовые коробочки безымянного
опытно-экспериментального завода!), нелепые прыжки, ужимки скорбящих
родственников. Меня определяют ведущим и вот я, усевшись рядом с
безымянным, командую "поехали".
Кем бы я назвал себя, продолжая неначатую, но упомянутую аналогию?
Боюсь, для меня в ней так же не найдется действительного имени.