"Геннадий Исаков. Философский камень для блаженного (для людей пожилого возраста)" - читать интересную книгу автора

общепринятым стандартам следующим разъяснением.
Я возвожу свое мироздание как считаю нужным из того
материала, который сам же и готовлю, не прибегая к чьим-либо
заготовкам. Ввожу свои термины без доскональной их трактовки.
Да она и не нужна. Никто не может формализовать понятие вещи,
образа до предела. Необходимо только знать его роль, место в
общей картине. И если доверять подсознанию читателей, то
разночтения не уведут мысль, не расшатают все строение. А
детали не так уж важны. Я хочу избежать скованности фантазии
излишней формализацией и догматизмом.
Пусть каждый со мной строит свое мироздание. И решает в
нем общие наши проблемы.
Мироздание, представленное здесь, еще не имеет законченной
формы. Совершенствование его будет продолжиться, продвигаясь от
уровня к уровню, от круга представлений к следующему кругу.
Система взглядов, изложенная в этой книге, названа "Круг
первый".

Как ночь темна перед прозреньем!
Безумный бог, неистов и раним,
Колдует бог над собственным твореньем.
Колдует бог и я колдую с ним.


ПРЕДОСОЗНАНИЕ

Тогда я только появился на свет. Я не ощущал себя
рожденным, мне сказали об этом позже. Самому же мне казалось
тогда с абсолютной точностью, что я некогда уснул и спал
бесконечно долго беспамятным сном и вот проснулся, как очнулся
от глубокого забытья, вовсе не желая этого.
Придя в себя, я ясно, как бывало прежде,
вновь ощутил простое бессмертие себя, но и вместе с этим
отвратительное ощущение стиснувших и пронзивших меня диких
инстинктов, а вовне - загадочное и жестокое Нечто, навязывающее
странную и страшную игру, на кону которой боль или подачки
инстинктам. А я при этом оказался жалким, беспомощным,
полностью спутанным и управляемым, почему-то помещенным в
это тело и в данную нишу жизни, обставленной
жесткими границами. Странными казались и незнакомое мое обличье
и время моего бытия.
Я стал участником какой-то затеи. Помню отчаяние,
охватившее меня, и слезы, когда я смотрел на солнце и небо,
испытывая чувство разорванного единства с ними. Мотивы моего
отчаяния позже я узнавал во многих песнях людей. Однако они
находили примирение с рабством в утверждении, что "жизнь
прекрасна", где под жизнью понималось самовосприятие покорности
циничной данности. Так жизнь прекрасна и посаженой капусты и
укрощаемого мустанга. Не понимая, что происходит, люди впали в
неистовство любви, подавив критичность самой ее сути. С моим