"Фазиль Искандер. Сандро из Чегема (Книга 2)" - читать интересную книгу автора

думаю, ненависти.
Кстати, я абсолютно уверен, что в моем взгляде выражение наглости если
и бывает, то не чаще, чем у любого человека. Раздражение ищет внешней
зацепки, и вот он уверил себя, что у меня наглый взгляд.
У меня, между прочим, до этого никогда не было с редактором личных
столкновений, наши весьма слабо выявленные разногласия по козлотуру
открылись гораздо позже. А до этого все было гладко, если не считать одного,
внешне микроскопического, столкновения, о котором я и вспомнил именно в ту
ночь, возвращаясь домой и думая о том, за что меня ненавидит редактор.
Однажды он вызвал меня к себе в кабинет и о чем-то доброжелательно мне
говорил, а я слушал его с некоторой ненужной, преувеличенной теплотой, как
бы с благодарностью, что вот я, довольно молодой сотрудник, а редактор
говорит со мной как с товарищем. Думаю, что эта теплота каким-то образом
все-таки была написана на моем лице (вот уж, думаю, когда мой взгляд никак
нельзя было назвать наглым), и подлость, впрочем, небольшая, заключалась в
том, что я эту теплоту действительно испытывал.
-- Кстати, -- вдруг вспомнил он, -- пойдешь на перерыв, купи мне пачку
"Казбека"...
Он полез было в карман за деньгами, но я остановил его руку, движением
руки показав, что он заплатит потом, когда я принесу. Поразительно, каким
иногда бываешь сообразительным. Я думаю, тут какой-то подкорковый ум
срабатывает. Во всяком случае, у меня.
Я мгновенно ощутил, именно ощутил, а не осознал, что папиросы редактору
мне никак нельзя покупать, что это не простая просьба, а именно сознательный
акт унижения. И в то же время ощутил, что прямо отказаться тоже нельзя, не в
моей натуре такой гордый бунтарский жест, и отсюда движение руки, которым я
остановил руку редактора, полезшего за деньгами.
Ведь если бы я взял деньги, мне бы пришлось их возвращать, ведь
покупать папиросы я ему не собирался, а, возвращая деньги, никак нельзя было
не объясниться. Конечно, будь я натурой более желчной и самолюбивой, я мог
бы взять деньги, а потом принести ему и с невинным видом сказать, что, мол,
обегал весь город и нигде не достал папирос, то есть за свое униженье
отплатить изощренной издевкой.
Нет, я просто не взял деньги и сильно опоздал с перерыва, предупредив
Платона Самсоновича, по какому редакционному делу мне надо отлучиться из
редакции. Разумеется, я понимал, что редактор, увидев, что меня нет, не
станет терпеть и мужественно дожидаться моего прихода, а просто пошлет за
папиросами свою секретаршу или шофера. Ну, если случайно столкнемся в
редакции, думал я, и если уж он захочет до конца все выяснить, я
приготовился ответить, что просто забыл купить ему папиросы.
Тогда все прошло благополучно, но я все-таки был начеку, и не напрасно.
Месяца через два, опять вдруг очутившись у нас в кабинете (я был один), он
присел к моему столу и стал рассказывать про свою первую редакционную
командировку, и, главное, я опять ощутил эти предательские волны тепла,
которые проходили сквозь меня. Но теперь я эти волны контролировал.
-- Слушай, что-то сегодня очень жарко, -- сказал он вдруг, с такой
дружеской обаятельной улыбкой, -- давай боржомчик попьем, а?
И опять рука в карман. Я опять остановил его руку, и он легкой походкой
вышел из кабинета, крикнув через плечо:
-- Прямо ко мне тащи!