"Фазиль Искандер. Мой дядя самых честных правил" - читать интересную книгу автора

упал с арабского скакуна.
Тетя почему-то не любила, когда его называли сумасшедшим.
- Он не сумасшедший,- говорила она,- он душевнобольной.
Это звучало красиво, но непонятно. Тетя любила приукрашивать
действительность, и это ей отчасти удавалось. Но все-таки он был настоящий
сумасшедший, хотя и почти нормальный.
Обычно он никого не трогал. Сидел себе на скамеечке на балконе и пел
песенки собственного сочинения. В основном это были романсы без слов.
Правда, иногда на него находило. Он вспоминал какие-то старые обиды,
начинал хлопать дверьми и бегать по длинному коридору второго этажа. В таких
случаях лучше было не попадаться ему на глаза. Не то чтобы он обязательно
что-нибудь натворил, но все же лучше было не попадаться. Если при этом
бабушка оказывалась дома, она его довольно быстро приводила в себя. Бабка
заворачивала ему ворот рубахи и бесцеремонно подставляла его голову под
кран. После хорошей порции холодной воды он успокаивался и садился пить чай.
Словарь его, как у современных поэтов-песенников, был предельно сжат.
Вытряхните на стол тетрадь второклассника - там будут все слова, которыми
дядюшка обходился при жизни. Правда, у него было несколько выражений,
которые явно не встретишь в тетради второклассника и даже в книге не
встретишь. Он употреблял их, как и нормальные люди, в минуты наибольшего
душевного подъема. Из них можно воспроизвести только одно: "Удушу мать".
Говорил он в основном по-абхазски, но ругался на двух языках: по-русски
и по-турецки. По-видимому, сочетания слов в память ему врезались по степени
накала. Отсюда можно заключить, что русские и турки в минуту гнева выдают
выражения примерно одинаковой эмоциональной насыщенности.
Как все сумасшедшие (и некоторые несумасшедшие), он был очень сильным.
Дома он выполнял всякую работу, не требующую большой сообразительности.
Сливал помои, таскал свежую воду, когда еще не было водопровода, приносил
базарные сумки, колол дрова. Работал добросовестно и даже вдохновенно. Когда
мощная струя помоев, описав крутую траекторию со второго этажа, глухо
шлепалась в яму, бродячие кошки, возившиеся в ней, взлетали, как
подброшенные взрывной волной.
Бабушка его жалела, она считала, что он может надорватья на работе.
Иногда, в дни генеральной уборки, она насильно укладывала его в постель и
объявляла, что он заболел. Она перевязывала ему голову или щеку, и он лежал
растерянный и несколько смущенный мистификацией. В конце концов ему
надоедало лежать, и он пытался подняться, но бабушка снова заталкивала его в
постель. Заставить работать его в такие часы было невозможно. Он пожимал
плечами и говорил: "Бабушка не разрешает". Он бабушку называл бабушкой, хотя
она ему была мамой. Такой уж он был, со странностями.
Дядя был удивительно чистоплотен. Нам, детям, всегда его ставили в
пример. Я с тех пор, как увижу слишком чистоплотного человека, не могу
избавиться от мысли, что у него в голове не все в порядке. Я, понятно, ему
об этом не говорю, но так, для себя, имею в виду.
Словом, дядя был ужасно чистоплотным. Бывало, не подходи, когда он
тащит свежую воду или сумку с провизией или садится есть. А уж руки мыл
каждые десять - пятнадцать минут. Его за это ругали, потому что он протирал
полотенце, но отучить не могли. Бывало, пожмет ему кто-нибудь руку, он тут
же бежит к умывалке. Взрослые часто потешались над этим и нарочно
здоровались с ним по многу раз на день. Из какого-то такта дядя Коля не мог