"Фазиль Искандер. Разные рассказы (4)" - читать интересную книгу автора

заставлял поворачивать. Видимо, она представления не имела, что судорога
может омертвить тело, или была уверена, что рядом со мной ей ничего не
грозит. Такое предположение вдохновляло меня, и я тоже был уверен, что рядом
со мной с ней ничего не может случиться: умру, но спасу.
Иногда приходил к озеру и наш проводник и не сводил с нас глаз, когда
мы были в озере (с нас ли?! О, святая, наивность!), как бы готовый в случае
чего, не раздеваясь, броситься на помощь.
Мы восхищались проводником. Это был парень лет тридцати, очень крепкого
сложения, с мужественным лицом и абсолютно неутомимый. На привалах после
длительного перехода, когда мы в прямом смысле валились на землю от
усталости, он спокойно отправлялся за дровами, рубил их, разводил костер,
спускался на речку за водой, разогревал еду. С женщинами никогда не
заигрывал, что усиливало их любопытство к нему.
Однажды он предложил нам внеплановый поход, чтобы нечто особенное
показать в лесу. Что именно, он загадочно не сказал.
- Поход добровольный, - добавил он, - только для него надо иметь
крепкие нервы и крепкие ноги. Мы должны сегодня же пойти туда и до вечера
вернуться, что нелегко. Предупреждаю!
Человек десять, мужчины и женщины, согласились с ним идти. В том числе
я и Зина. После обеда, часа в два, по еле намеченной тропке мы углубились в
заключенный пихтовый лес. Было сыро и сумрачно, тропку иногда преграждали
нависающие ветви кустов, но проводник, шедший впереди с топориком в руке,
одним небрежным взмахом отсекал их. Мы шли, не останавливаясь, часа три,
безумно устали и уже жалели, что пустились в этот поход. И вдруг вышли на
лесную лужайку, озаренную солнцем.
- Посмотрите направо! - крикнул проводник. И мы увидели! Страшный,
проржавевший фюзеляж самолета По-2, во время войны его называли
"кукурузником", стоял в десяти шагах от нас. Нижнее крыло у него было
вырвано, а верхнее искорежено. Из кабины над истлевшей одеждой торчал голый,
пожелтевший и потрескавшийся череп летчика, как бы глядящего вперед и
неистово продолжающего вести самолет на боевое задание.
Зрелище было жуткое. Мужчины молчали, некоторые женщины заойкали, а
некоторые схватились за сердце. Зина стояла бледная, как меловая осыпь,
бессильно уронив руки. Минут через десять мы пошли назад. Я не помню, о чем
мы говорили. Все были взволнованы и подавлены одновременно. Зине было плохо.
Ее пошатывало. Через полчаса она остановилась, и вся группа остановилась.
- Ничего, бывает, - сказал проводник, - подождите одну минуту.
Он сошел с тропы и углубился в лес.
- Зина, что с тобой? - спросил я, подойдя к ней.
- Не знаю, мутит, - ответила она, не глядя на меня. Мне хотелось
приласкать, взбодрить ее, но я тщательно скрывал от группы наши личные
отношения. Мне было оскорбительно сознавать, что люди подумают, мол, у нас
какой-то легкомысленный походный роман. Кроме того, что мы вместе купались в
озере, я считал, что никто ничего не знает.
Вскоре валежник затрещал под ногами проводника, и он вышел на тропу с
веткой лавровишни, густо усеянной гроздьями ягод.
- Покушай, - сказал он, - лавровишня успокаивает.
Он с таким видом протянул ей эту ветку, как будто вручил перо
жар-птицы, добытое в тяжелом бою. Такой скромный рыцарь. Умеют же наши
подать себя! Ненавижу!