"Фазиль Искандер. Разные рассказы (4)" - читать интересную книгу автора

с пионерской отчетливостью.
Одним словом, эта моя мнимая особенность стала предметом разговоров,
обычно предваряющих славу. Постепенно я вошел во вкус и стал разыгрывать из
себя мальчика, у которого организм обладает добродетельной странностью
отталкивать алкогольные напитки.
Интересно, что, как только я утвердился в этой роли и все поверили, что
у меня в самом деле такое забавное свойство организма, я почувствовал в себе
жгучую, раздраженно нарастающую страсть к алкоголю. Я вспоминаю себя в
кухне, когда гости уже вышли, а наши еще провожают их со двора, в страшной
спешке допивающего из бутылок последние капли. То же самое я делал, когда
посылали меня за вином, со свежими, только что приконченными бутылками.
К моему счастью, пили в основном вино, а гость по своему характеру был
таков, что, пока есть что пить, никуда не уходил. Сейчас, вспоминая
ощущение, которое я испытывал, когда допивал эти жалкие капли из бутылок и
стаканов, я чувствую, что это было истинное состояние алкоголика. Я
чувствовал, что те места на языке и горле, которые удавалось увлажнить
винной влагой, приходили в состояние физиологического оживления и еще больше
увеличивали жажду, как бы давая местные образцы ее утоления.
Сейчас в это трудно поверить, но лет с десяти до четырнадцати я был
теоретическим алкоголиком, испытывая пламенное желание напиться и ни разу не
удовлетворив его. Думаю, что все это кончилось бы плохо, если б не один
счастливый случай, который вывел меня из этого опасного состояния.
Как-то зимой я жил в горах у своего дяди, о котором я уже неоднократно
писал и намерен писать еще. И вот однажды он поручил мне принести к ужину
чайник вина. Надо было набрать его из кувшина, зарытого в землю недалеко от
дядиного дома на старой усадьбе, где жил когда-то его брат.
Вечереет. Какой-то предвесенний, еще голубоватый от снега день. Кое-где
проталины, а в воздухе привкус праздника, предчувствие тайны обновления, и я
с позвякивающим чайником в одной руке и черпаком в другой иду за вином.
Черпак этот представляет из себя длинную ручку, насаженную на легкую
окостеневшую кубышку из выпотрошенной и высушенной особого рода тыквы.
Но куда я иду? Я иду на свидание с вином, которое в самых воспаленных
мечтах умещалось в лимонадную бутылку. А тут тебе целый кувшин и черпак,
похожий на черепок карлика, хранителя клада.
В сущности, кто я такой? Я маленький египетский звездочет, тайно
мечтавший о рябой дочери феллаха, похожей на печальную верблюдицу, и
внезапно получивший любовную записку от Клеопатры с просьбой, близкой к
приказу явиться ровно в полночь. О, зачем? Может, верблюдица лучше?
Но вот я на месте. Вспоминаю, что здесь когда-то стоял сарай. А вот и
камень, придавивший сверху кувшин. Я не спешу, как человек, боящийся
спугнуть счастье. Может, все это сон? Не лучше ли сделать вид, что просто
так пришел поглазеть на знакомые места. Если все исчезнет, можно сказать
себе, что ты и не ожидал ничего такого... А вот и сливовое дерево. Длинные,
голые ветки, а какие на них бывали летом толстые, в голубоватой пыльце
плоды. Проведешь пальцем, а под пыльцой глянцевитая темень кожуры, совсем
как чернильница, случайно забытая и нашаренная в парте после каникул.
Я ставлю свой чайник на снег, кладу рядом черпак и берусь обеими руками
за камень. Он холодный и скользкий, и я, с трудом его приподняв, осторожно
ставлю в сторону. Под камнем слой папоротника, который я отдираю от доски и
цельным комом, как его спрессовал камень, стараясь не растрясти, кладу в