"Фазиль Искандер. Рассказы разных лет (5)" - читать интересную книгу автора

своем присутствии свободно проявлять свой таинственный интерес к погоде, я и
сам делаю вид, что интересуюсь погодой.
- Ну как, - говорю я, - что там передают насчет погоды? Ветер с
востока?
- Нет, - радостно отвечают москвичи, - ветер юго-западный до
умеренного.
- Ну, если до умеренного, - говорю, - это еще терпимо.
И продолжаю наблюдать, ибо всякое открытие требует терпения и
наблюдательности. Но, чтобы открывать и изобретать, надо зарабатывать на
жизнь, и я пишу.
Но вот что плохо. Читатель начинает мне навязывать роль юмориста, и я
уже сам как-то невольно доигрываю ее. Стоит мне взяться за что-нибудь
серьезное, как я вижу лицо читателя с выражением добродетельного терпения,
ждущего, когда я наконец начну про смешное.
Я креплюсь, но это выражение добродетельного терпения меня все-таки
подтачивает, и я по дороге перестраиваюсь и делаю вид, что про серьезное я
начал говорить нарочно, чтобы потом было еще смешней.
Вообще я мечтаю писать вещи без всяких там лирических героев, чтобы
сами участники описываемых событий делали что им заблагорассудится, а я бы
сидел в сторонке и только поглядывал на них.
Но чувствую, что пока не могу этого сделать: нет полного доверия. Ведь
когда мы говорим человеку, делай все, что тебе заблагорассудится, мы имеем в
виду, что ему заблагорассудится делать что-нибудь приятное для нас и
окружающих. И тогда это приятное, сделанное как бы без нашей подсказки,
делается еще приятней.
Но человек, которому доверили такое дело, должен обладать житейской
зрелостью. А если он ею не обладает, ему может заблагорассудиться делать
неприятные глупости или, что еще хуже, вообще ничего не делать, то есть
пребывать в унылом бездействии.
Вот и приходится ходить по собственному сюжету, приглядывать за
героями, стараясь заразить их примером собственной бодрости:
- Веселее, ребята!
В понимании юмора тоже нет полной ясности.
Однажды на теплоходе "Адмирал Нахимов" я ехал в Одессу. Был чудесный
сентябрьский день. Солнце кротко светило, словно радуясь, что мы едем в
благословенный город Одессу, выдуманный могучим весельем Бабеля.
Я стоял, склонившись над бортовыми поручнями. Нос корабля плавно
разрезал и отбрасывал взрыхленные воды. Пенные струи проносились подо мной,
издавая соблазнительный шорох тающей пены свежего бочкового пива. Но тут ко
мне подошел мой читатель и тоже склонился над бортовыми поручнями. Пенные
струи продолжали проноситься под нами, но восстановить ощущение тающей пены
свежего бочкового пива больше не удавалось.
- Простите, - сказал он с понимающей улыбкой, - вы - это вы?
- Да, - говорю, - я - это я.
- Я, - говорит он, все так же понимающе улыбаясь, - вас сразу узнал
по кольцу.
- То есть по какому кольцу? - заинтересовался я и перестал слушать
пену.
- В журнале печатались статьи с вашими портретами, - объяснил он, -
где вы сняты с этим же кольцом.