"Фазиль Искандер. Мученики сцены " - читать интересную книгу автора

переглянуться с Евгением Дмитриевичем, как переглядывается Посвященный с
Посвященным, хотя за всю свою жизнь только один раз был в театре, где мне
больше всего понравилась ловко изображенная при помощи световых эффектов
мчащаяся машина.
На мой взгляд Посвященного Евгений Дмитриевич отвечал несколько
удивленным, но не отвергающим мою посвященность взглядом. Когда дело дошло
до меня, я спокойно прочел заданный кусок. Я читал его с легким утробным
гудением, что должно было означать наличие больших голосовых возможностей,
которые сдерживаются дисциплиной и скромностью чтеца.
- Вот ты и будешь Балдой, - клекотнул Евгений Дмитриевич.
В сущности, я ничего другого не ожидал.
Одному мальчику, который был старше меня года на два и читал с довольно
ужасным мингрельским акцентом, он сказал:
- Ты свободен...
Мне даже стало жалко его. Ведь Евгений Дмитриевич этими словами
намекнул, что этот мальчик никуда не годится. Другим он или ничего не
говорил, или давал знать, что должен подумать об их судьбе. А этому прямо
так и сказал. Кстати, звали его Жора Куркулия.
- Можно, я просто так побуду? - сказал Шора и улыбнулся жалкой, а
главное - совершенно не обиженной улыбкой.
Евгений Дмитриевич пожал плечами и, кажется, в этот же миг забыл о
существовании Жоры Куркулия.
В этот день он распределял роли, и мы стали готовиться к олимпиаде.
Репетиции дважды в неделю проходили в этом же помещении. Старшеклассники
ставили сценку из какой-то бытовой пьесы, а после них мы начинали
разыгрывать свои роли.
После нескольких занятий я вдруг почувствовал, что роль Балды мне
надоела.
Вообще и раньше мне эта сказка не очень нравилась, а теперь она и вовсе
в моих глазах потускнела. Так или иначе, играл я отвратительно. Чем больше
мы репетировали, тем больше я чувствовал, что ни на секунду, ни на мгновение
не могу ощутить себя Балдой. Какое-то чувство внутри меня, которое
оказывалось сильнее сознания необходимости войти в образ, все время с
каким-то уличающим презрением к моим фальшивым попыткам (оно, это чувство,
так и кричало внутри меня, что все мои попытки фальшивы) отталкивало меня от
этого образа.
Внешне все это, конечно, выливалось в деревянную, скованную игру,
которую я пытался прикрыть своей громогласностью.
Надо сказать, что во время первых репетиций, когда еще только
разучивали текст, громогласность и легкость чтения давали мне некоторые
преимущества перед остальными ребятами, и я время от времени продолжал
переглядываться с Евгением Дмитриевичем взглядом Посвященного.
Но потом, когда мы стали по-настоящему разыгрывать свои роли, я все еще
пытался громогласностью прикрыть бездарность своего исполнения и, мало того,
продолжал бросать на Евгения Дмитриевича уже давно безответные взгляды
Посвященного. Он однажды не выдержал и с такой яростью клекотнул на один из
моих посвященных взглядов, что я притих и перестал обращать его внимание на
чужие недостатки.
Может быть, чтобы оправдать свою плохую игру, я все больше и больше
недостатков замечал в образе проклятого Балды. Например, меня раздражал