"Фазиль Искандер. Козы и Шекспир" - читать интересную книгу автора

маленький! - упрекали меня.
Изредка находились и неожиданные любители книг. Один из них, пощупав
том Шекспира, предупредил:
- Видел, видел, как ты шастаешь по деревьям, оставив свою книгу без
присмотра. Нехорошо. Козы-то ее не перегрызут, хотя обгадить могут. А
буйволица, пожалуй, перегрызет.
Мои тогдашние худосочность и малорослость, видимо, способствовали
тревоге чегемцев, что книга однажды окончательно перевесит меня и свалит с
тропы. Но я на них нисколько не обижался. Хотя я в те времена и не мечтал о
писательском будущем, но почему-то знал, что все они мне когда-нибудь
пригодятся.
Впрочем, я уже тогда глубоко задумывался над происхождением слов.
Именно тогда я открыл происхождение (ненавижу кавычки!) слова - айва.
...В древности русская женщина и кавказский мужчина гуляли в наших
дремучих лесах. Вдруг они увидели незнакомое дерево, усеянное незнакомыми
могучими плодами.
- Ай! - воскликнула русская женщина.
- Ва! - удивился восточный мужчина.
Так неведомый плод получил название - айва. Что занесло русскую женщину
в наши дремучие леса, съели они тогда айву в библейском смысле или нет, меня
в те времена не интересовало.
Я читал Шекспира. Сэр Джон Фальстаф баронет и королевские шуты надолго
и даже навсегда стали моими любимыми героями. Один шут сказал придворному,
наградившему его монетой:
- Сударь, не будет двоедушием, если вы удвоите свое великодушие!
Мне эта фраза казалась пределом остроумия, доступного человеку. Я
беспокоился только об одном: дойдет ли до моих школьных товарищей в городе
эта шутка без всяких пояснений. Я уже знал, что пояснения снижают уровень
юмора.
Я хохотал над шутками шутов и, подняв голову, смеялся над хитростями
коз. Когда я с томом Шекспира в руках гнал их на пастбище и устраивался
где-нибудь под кустом, они время от времени поглядывали на меня, чтобы
угадать, достаточно ли я зачитался, чтобы двинуться на недалекое кукурузное
поле. Никакая изгородь их не удерживала.
Иногда я им очень громко, возможно, пытаясь преодолеть их неопытность в
общении с Шекспиром, зачитывал наиболее смешные монологи Фальстафа. Силой
голоса я пытался заразить их своим восторгом.
Пастбище было под холмом, на вершине которого находился табачный сарай,
где женщины низали табак. Мой голос доходил до них.
- Ша, - вскидывалась какая-нибудь из них, - это, кажется, кричит Тот,
Кого Перевешивает Книга!
Иногда самая любопытная не выдерживала и, не поленившись выйти из
сарая, кричала мне вниз:
- Эй, с кем это ты там перекрикиваешься и хохочешь?!
- С козами! - кричал я в ответ, чтобы обрадовать их, ибо ничто так не
воодушевляет людей, как если мы проявляем признаки неопасного слабоумия. Как
мне потом передавали, мой ответ неизменно приводил женщин к долгим,
аппетитным разговорам о странностях моего сумасшедшего дядюшки.
Тончайшая деликатность чегемок заключалась в том, что, аккуратно
перебирая странности моего сумасшедшего дядюшки, они никогда не переходили