"Фазиль Искандер. Козы и Шекспир" - читать интересную книгу автора

на меня. Правда, говорили, что в этих описаниях иногда прорывалась
неуместная, неактуальная горячность, ибо странности моего дядюшки были
присущи ему от рождения до пожилого возраста, в котором он тогда пребывал.
Из сказанного никак не следует, что позже в жизни моего дядюшки
наступила тихая, просветленная старость. Увы, это не так. Однако стремление
к точности слишком преследует меня, словно я, пытаясь бежать от своего
дядюшки, приближаюсь к нему с другой стороны земного шара.
Итак, я читал моим козам монологи Фальстафа. Многие козы подымали
головы и слушали. Иногда даже фыркали, как мне казалось, в самых смешных
местах, хотя не полностью исключается, что они фыркали по собственным козьим
надобностям. Как видите, продолжаю следить за точностью происходящего.
Но, конечно, гораздо чаще, забывая все на свете, я зачитывался сам, а
козы в это время перемахивали через изгородь и поедали кукурузные стебли
вместе с листьями и зелеными стручками фасоли. В Чегеме фасоль часто сажают
возле кукурузы, и она оплетает ее стебель. В Чегеме сажали столько фасоли,
что подпорок не напасешься.
Очнувшись, я, бывало, бегу к стаду, грозно крича магическое слово,
чтобы остановить потраву.
- Ийо! Ийо! - кричу я, что на козьем языке означает: прочь! Назад!
Каждый раз, услышав мой голос, козы не только не приостанавливали
потраву, но, пользуясь последними мгновениями, начинали гораздо быстрей,
даже с оттенком раздражения, раздирать кукурузные стебли и принимались
гораздо поспешней жевать. Видимо, первейший проблеск сознания - когда
отгоняют от жратвы, быстрее жри!
Мало того. Некоторые из них, держа в зубах недогрызанные кукурузные
стебли, восшумев листьями, перебрасывались через изгородь на пастбище и уже
спокойно доедали их там, словно все дело было в территории. Другие,
опутанные плетями фасоли, перепрыгнув через изгородь, сами себя брезгливо
объедали, якобы только для того, чтобы выпутаться из этих паразитических
плетей.
Бригадир откуда-нибудь с далекого поля, услышав мой голос и поняв, в
чем дело, посылал громкие проклятия, не теряя в крике извилистый сюжет
проклятия, что больше всего меня поражало.
- Опять потрава?! - гремел он. - Чтобы ты наконец подломился под своей
книгой! И чтобы я на костре из твоей книги поджарил самую жадную твою козу
и, клянусь прахом отца, - огня хватит на эту козу! И чтобы я, съев козу,
поджаренную на огне из твоей книги, успел прикурить от горящего пепла твоей
книги! И успею, клянусь прахом отца, успею!
В самом деле успеет, с ужасом думал я и, отогнав коз, возвращался к
тому Шекспира, не подозревающего, какая опасность над ним нависла.
Вместе с козами паслись три овечки. Они паслись, ни на секунду не
подымая головы, словно поклявшись страшной клятвой: ни одной травинки в рот,
прежде чем внюхаемся в нее! Так как они паслись, не подымая головы, они
иногда наталкивались на коз, и козы их отгоняли ударом рогов. Впрочем, козы
отгоняли их ударом рогов и тогда, когда овцы и не наталкивались на них.
Они вообще презирали овец. Никаких причин презирать овец у них не было,
кроме одной: овцы не могли, да и не пытались одолеть изгородь кукурузного
поля. Козы им этого не прощали.
Козы, в отличие от овец, паслись, часто подымая голову, чтобы оглядеть
стадо или в глубокой полководческой задумчивости оценить окружающую