"Фазиль Искандер. Звезды и люди (Рассказы 1999)" - читать интересную книгу автора

в крестьянской семье, будет лучше понимать истинные нужды народа, будет
лучше чувствовать близость к нему. Возможно, и более здоровое молоко
крестьянских матерей играло свою роль. А может, так поняли эмансипацию
дворянские жены и навязали ее своим мужьям? Все может быть.
К своему молочному брату, с которым они изредка встречались в городе,
Сафар испытывал сложное чувство. Он ценил его силу, ловкость, веселый
характер, даже, как это ни странно, своеобразное остроумие. Но что-то в его
облике раздражало Сафара. Пожалуй, это можно было назвать сдержанным
чувством собственного достоинства, как бы тихо, но упорно не дающее никакого
преимущества своему высокородному молочному брату. Кстати об остроумии. Года
два назад они встретились в городе, кутили в небольшой дворянской компании
под открытым небом в этой же кофейне. Ночь была прекрасная, небо густо
вызвездило, и Сафар, вдохновленный выпитым и зная, что он самый образованный
человек в этой компании, решил подблеснуть и стал объяснять Бате названия
звезд и созвездий, сияющих в небесах. Бата внимательно его слушал, молодые
дворяне притихли, по-видимому, они тоже недалеко ушли от Баты в знании
звездной карты. И вдруг Бата в конце его пылкого обращения к небу спросил,
показывая на звезды:
- А они знают, что они так называются?
Сафар не успел осознать смысл этого нелепого вопроса, как раздался
неприятный гогот компании. Бата тоже заулыбался ему своими белоснежными
зубами, особенно выделявшимися на его загорелом лице.
- Умри, Сафар, он тебя убил! - сказал один из молодых дворян.
Сафар почувствовал, как его что-то больно кольнуло: неуважение
деревенского пастуха к знаниям? Нет, что-то более глубокое. Он это
чувствовал по силе укола. Крестьянский практицизм: как можно звездам давать
клички, на которые они не могут обернуться, как лошадь или собака? Нет, даже
еще глубже и оскорбительней. Он это чувствовал по силе укола. Кажется,
истина смутно забрезжила: бесстыдно уходить к таким далеким знаниям, за
которые не можешь нести земной ответственности. Сафар разозлился: да откуда
ему знать об этом! И какое ему дело до этого?! Однако промолчал. Все-таки
молочный брат. Одну грудь сосали. Конечно, при всем при том он его по-своему
любил, во всяком случае, чувствовал к нему привязанность. Он помнил, как в
детстве они с Батой собирали в лесу каштаны. Им было лет по десять. Вдруг из
каштанового дерева вывалился медведь, он, видимо, лакомился теми же
каштанами, сидя на ветке. Медведь рухнул в пяти шагах от них. Взревев и
встав на дыбы, обдал их зловонным дыханием, из чего неминуемо следовало, что
питается он не только каштанами. Мальчики стояли рядом, и вдруг Бата сделал
шаг вперед и заслонил Сафара от медведя. Как истинный маленький горец, с
молоком матери впитавший, что в случае опасности хозяин должен умереть
раньше гостя, он сделал этот шаг. Впрочем, относительно молока матери
получается дурная игра слов, ибо Сафар питался тем же молоком.
Конечно, если б медведь по-настоящему разъярился, ни один из них не
уцелел бы. Но медведь, видимо, решил не связываться с ними из-за каштанов,
опустился на передние лапы и неожиданно утопал в глубину леса. По-видимому,
пошел искать более укромное дерево. Сафар с детства был таким гордецом, что
этот шаг в сторону медведя, заслонивший его, он Бате никогда не мог
простить. Он не был трусом, но тогда же, в детстве, мучительно почувствовал,
что сам, заслоняя кого-то, не мог бы сделать этого шага навстречу разинутой,
страшной, зловонной пасти медведя. И какой-то частью души, никогда ясно не