"Фазиль Искандер. Звезды и люди (Рассказы 1999)" - читать интересную книгу автора

Это духовное мужество заключалось, по мнению Андрея Таркилова, в том,
что Николай Сергеевич пренебрегал основным законом человеческого
сообщества - повелевать или подчиняться. Николай Сергеевич демонстративно
отказывался повелевать и мягко уклонялся от подчинения. И это раздражало и
склонных подчиняться и склонных повелевать. Пожалуй, готовых подчиняться его
авторитету раздражало больше.
Он как бы приглашал окружающих людей свободно, по велению разума и
совести определиться в каждом вопросе. Но человеку утомительно свободно, по
велению совести и разума определяться в каждом вопросе. Ему приятней или
подчиниться авторитету, или подчинить своему авторитету других, пользуясь
старыми заслугами, иногда, впрочем, надуманными.
Здесь, на юге, вспоминая эту безумную клевету относительно присвоения
чужой работы, он иногда думал: а может, я не прав? Может, надо было пойти на
этот проклятый суд чести? Но как это невыносимо - вдыхать смрад
человеческого бесчестия!
Он родился в Курской области, в маленьком районном городе, в семье
учителя. Однажды ребята с его улицы предложили устроить набег на совхозный
яблоневый сад. И он отказался. Не потому, что там был сторож с ружьем,
заряженным солью, а потому, что ему уже тогда было противно брать чужое. Но
объяснить это ребятам было невозможно, потому что кругом воровали, и
взрослые воровали больше, чем дети.
А может, все-таки главным было ружье сторожа, заряженное солью?
Говорили, что рана от соли причиняет невыносимую боль. Он выдержал насмешки
ребят, но, придя домой, взял спички, заперся в комнате, закатал рукав
рубашки и приставил зажженную спичку к своей руке пониже локтевого сгиба. Он
превозмог боль и навсегда запомнил запах собственного горелого мяса. Боль
стала совершенно невыносимой, когда пламя добралось до пальцев, сжимавших
спички. Но почему? Он подумал, что мозг его, усилив боль от огня в пальцах,
посылает им сигнал разжаться, перестать жечь собственное тело. Но он не
разжал пальцев и, глядя на черный, скорчившийся трупик спички, сам перестал
корчиться от стыда. Нет, убедился он, дело не в ружье сторожа, заряженном
солью. Но кто его знает, до конца ли он убедился в этом?
И вот теперь жена ему говорит, что он никогда не решится перенести
ласточкино гнездо, хотя он уже решился, и они обо всем договорились, и она,
казалось, поверила ему.
И вдруг сейчас она почти сквозь сон выражает сомнение. Было особенно
обидно, что она сразу после этого заснула. А ведь он уже прибил дощечку под
тем местом, где должен был прилепить ласточкино гнездо.
Он еще раньше заметил, что на карнизах некоторых домов под ласточкиными
гнездами были прибиты дощечки, куски фанеры или драни. Он считал, что
хозяева этих домов таким образом подстраховывали ласточкины гнезда, чтобы
они не упали на землю, если вдруг отлепятся от ветра или еще по какой-нибудь
причине. На самом деле, эти дощечки под некоторыми ласточкиными гнездами
были прибиты, чтобы птичий помет не падал вниз на веранду. Но он этого не
знал и повышенную брезгливость принял за повышенное милосердие.
Услышав слова засыпающей жены, он решил это сделать сегодня же ночью,
хотя собирался сделать это завтрашней ночью. Старый учитель вместе с
домочадцами уехал на несколько дней в город к сыну, и он не мог никого
побеспокоить.
Он тихо встал, нащупал свои очки, лежавшие на тумбочке, И вооружил