"Дарья Истомина. Торговка " - читать интересную книгу автора

нас несло рыбой, как от протухшей рыбацкой шаланды. Я-то уже привыкла к
тому, что благоухаю после работы отнюдь не шанелями и не каждый шампунь
вернет мне естественные ароматы, но она брезгливо морщилась и все обнюхивала
руки, словно пыталась, как кошка, ступившая лапками в грязь, стряхнуть с
себя запах. Сначала она наотрез отказалась от ванной, объяснив, что мать
дома ждет и тревожится, но отец сказал нам: "Ну-ка, девки, быстренько! У
меня ужин уже стынет..." - и я ее потащила за собой.
Мой Антон Никанорыч уже углядел, что я прихватила с собой внеочередной
пузырь "хлебного вина № 21", и очень возбудился. Обычно батя разговлялся
спиртным только по выходным. Ведро теткиной вишни его тоже приятно удивило,
и я знала, что к процессу приготовления варенья на зиму он меня не допустит.
Из кухни он давным-давно меня вытеснил, все стряпал сам, но как раз против
этого я никогда ничего не имела.
Я принесла для Рагозиной один из своих халатиков, пустила в ванну воду,
подбавив пенных элексиров с запахом лаванды, мы разделись и полезли для
начала омовляться под душевую головку рядом с этим корытом. Как всякие
девицы, не без придирчивости разглядывали и сравнивали свои прелести.
В детстве тетка Полина постоянно сюсюкала: "А кто нашей девочке
глазоньки сажей намазал?" Ну, сажей не сажей, а гляделками меня предки
наградили классными: матово-черными, похожими на крупные спелые, чуть
лиловатые виноградины южного сорта изабелла на ясном солнышке. Ресницы я
почти никогда не подкрашивала и не подпушивала, они и так смотрелись мощно.
Густые брови коротковаты и обычно требовали дорисовки. Волосы - плотная
смоляная грива, которую не всяким гребнем продерешь. По сравнению с моей
новой юной подругой я была пониже, не то чтобы слишком коренастой, но более
плотной, литой, что ли. Да и плечики у меня были пошире, и ручонки покрепче,
так что если мне приходилось приложить какого-нибудь слишком любопытного
исследователя, норовившего забраться лапой под подол, это было отнюдь не
мимозное прикосновение.
Лет до четырнадцати я была толстухой, страшно стыдилась своих
подушечных объемов, но с возрастом как-то разом, в полгода, отощала до того,
что четко обозначились ребра. Я стала плоской и нелепой, как стиральная
доска, на которой сиротливо торчали темные прыщики, обозначавшие то место,
где нормальным девам положено носить груди, но потом, как-то в одну зиму,
все пошло преображаться и наливаться. Я с восторгом обнаружила, что у меня
есть не просто талия, но нечто такое, почти осиное, что можно обхватить
растопыренными пальцами, задница подтянулась до упругости волейбольного
мячика, и грудки тоже вылепились - остроконечно, как у молодой козы, но
вполне терпимо. Во всяком случае, лифчиков мне не требовалось, особенно
летом.
Рагозина была рослая, немного замедленная и бережная в движениях, с
совершенно потрясающей белой кожей, какая бывает только у подлинных северных
блондинок, с россыпью едва заметных веснушек на плечах и нетронуто-зыбкими,
чуть-чуть великоватыми грудями с нежно-розовыми сосочками. Она стеснялась
меня, то и дело роняла мыло и, догадываясь, что я ее разглядываю, неловко
отворачивалась. Косы она распустила, и мокрые пепельно-серые волосы,
потемнев от влаги, облепили ее плечи и спину до поясницы, как плащом. В
округлом спокойном лице было что-то иконное и серьезное, как у отроков на
иконах в Белозерском монастыре (тетка меня как-то возила на экскурсию). Она
еще не вылепилась по-настоящему, но обещает стать очень располагающей к себе