"Дарья Истомина. Торговка " - читать интересную книгу автора

и нырнул в бизнес-пучины. В свои тридцать с небольшим лет Терлецкий стал
тем, что называется "новый русский". Он долго разглядывал модель и потом
сказал:
- Высокий класс, Антон Никанорович! Эту штуку я беру... Может выйти
шикарная коллекция, какой ни у кого нету. Что там из аппаратов позже было?
Ваша цена?
- А хрен его знает, - смутился отец.
- Домой ко мне занесите. - Терлецкий, не считая, сунул моему
экс-полковнику в карман деньги, сел за баранку своей "альфы-ромео" и укатил
по каким-то бизнес-делишкам.
Отстегнул он прилично, и дело, конечно, было не только в модели: он
просто побаивался батю и вилял хвостом. Но это была уже наша с Терлецким
гнусная история, о которой Никанорыч ничего не знал.
Конечно, бате стыдно было принимать деньги от этого хлыща, и, видимо,
поэтому он мне и напридумывал насчет школярского авиакружка. Тем не менее,
после первого "Муромца" он сделал и продал Илье две новые модели и признался
Полине, что заработанное не тратит, а мечтает о том дне моего рождения,
когда сводит меня и сестру в ресторан "Прага" (ничего шикарнее на Москве он
не знал), вручит в подарок самые модные и дорогие духи и букет белых лилий.
И, наконец, сам небрежно расплатится. За все...
Я смотрела на отца и думала о том, что больше всего он у меня похож на
напахавшегося досыта водилу-дальнобойщика, чье простое лицо заветрено на
дальних дорогах и прокалено солнцем на всю жизнь. И выгоревшие почти до
бесцветности ржаные усы и брови его никогда уже не потемнеют, и чуть
заметная лысинка, проклевывавшаяся в пушистых волосах, - уже навсегда.
Впрочем, насколько я могла заключить, те старые летчики и штурманы, которых
я знала, тоже были точь-в-точь шоферюги. Дело понятное: что у пилотов, что у
водил - одно и то же: железяки, моторы... И дороги. Вся разница, что у одних
на земле, у других в небесах.
Он проснулся, вскинул голову и сильно потер лицо.
- Ты чего не спишь, коза?
- В любви объясниться забыла, - погладила я его по голове. - Я тебя
жутко люблю, папка...
- Взаимно, - пробурчал он.
Я почесала нос и задумалась. У каждой девы есть свои секреты и
тайнишки. У меня был не секрет, а секретище. В который уже раз я отчаянно
думала, что пора переступить последний порожек, открыться наконец отцу и
поведать ему все-все о том, что со мной случилось, пока он вдали от Москвы
прокладывал в небесах точные курсы для своих херсонских летающих с ракетами
и бомбами драконов дальнего действия. Ну, хотя бы, сказать ему, чтобы он не
стеснялся с тратами, что у меня в заначке давным-давно хранится куча денег в
валюте. Ну не куча, но очень немало. В спальне, под паркетинами, за
кроватью. Но это было слишком тяжело и постыдно - рассказывать о таком отцу:
деньги эти были грязные.
И я снова прикусила язык и угрюмо решила, что мою роковую тайну
похоронят вместе со мной. В надежном гробу. И гвоздиками заколотят.
- Что с тобой, Маш? - затревожился отец. - Тебе худо? Побледнела вся...
- Все хорошо, прекрасная маркиза! - чмокнула я его в маковку. - Давай
займемся вареньем, мой женераль.