"Всеволод Иванов. 26 апреля 1944 года (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

"Салют тебе, народ мой!"
"Салют вам, первые весенние зелёные побеги, цвету которых суждено будет
видеть новые залпы побед, а созревшим зёрнам, может быть, окончательный
разгром врага и его уничтожение. Салют тебе, Первый май!! Будь же ты тем
Первым маем, о приходе которого с восторгом и счастьем вспомянут потомки и
все участники, все те, кто будет петь и восхвалять победу, восхвалять
смелость и удаль, уничтожившие врага, восхвалять тебя, моя страна, моя
Москва, мой Кремль!"...
"Но между прочим,- вернулся опять к своим мыслям Власов,- этот
профессор, он же управдом, кажется, и не знает моего нового адреса. "Буду
заходить за письмами",- сказал, кажется, я ему. И не зашёл. А он был хорошо
знаком с моим отцом: отец, когда гостил у меня, любил снабжаться книгами:
профессор обладает дивной библиотекой. Значит, отец жив? Написал ему? Но
почему же не на службу мне? Кто-кто, а он-то знает, где я служу. Может быть,
думает, что я эвакуировался? Да-а, отец у меня - старик несокрушимый! И,
возможно, спасся ещё кто-нибудь, помимо отца?"
Пройдя поляной Красной площади, Власов углубился в лес домов, в чащу
строений, которые, заглядывая через плечо друг друга, толпились за площадью.
Он пересекал Москву, направляясь на восток.
Было ещё рано, и он не рисковал опоздать никуда. Он мог быть уверен,
что всюду он увидит лица с глазами, ещё чуть припухлыми от сна, с
движениями, ещё не столь крепкими и точными. Утро ещё начиналось, а ночь ещё
не кончилась. Она ещё целиком лежала в подъездах домов, в узких старинных
переулках, из которых люди выходили нехотя, ёжась и потягиваясь, ворча на
жизнь, как ворчат все, кто ещё не совсем познал её сладость и быстротечность
или кто считает, что ему мало отпущено этой жизни, хотя каждому из нас
отпущено столько, сколько мы способны поднять, понять и почувствовать.
На улицах, тех, что пошире и поновей, ночи уже не чувствовалось.
Было утро, а, пожалуй, и день.
Лица людей, и встречных, и обгоняющих его, были наполнены дневной
заботой. Из трамваев и из метро выходили приезжие. Их можно было узнать по
широко открытым глазам, которыми они вглядывались в Москву. Их взоры были
очень близки взорам Власова, и он радовался им, как своим собственным
взорам.
Эти люди казались ему близкими, почти родными, и он, наверное,
расспросил бы каждого из них, не покажись подобная навязчивость
подозрительной, да и неуместной. У каждого свои дела, свои заботы, каждый
чувствует, что времени в обрез, и где там болтать о том, что и передать-то
невозможно на нашем сухом и неточном языке обыденности! Обменявшись
понимающими взглядами, а иногда и улыбнувшись друг другу, они расставались,
чтобы никогда не встретиться, а может быть, и встречаться ежедневно,
ежечасно, кто знает?
Власов, помимо письма, шел ещё и по делу, по одному из тех
многочисленных дел, которые ему надо было выполнять каждое утро и выполнение
которых доставляло ему такое высокое и неиссякаемое наслаждение, мало,
впрочем, понятное кому-нибудь, кроме него: настолько оно было обыденно,
просто и общедоступно. Сегодня, например, ему предстояло достать три
грузовика, для того чтобы перебросить часть продукции из одного района
города к вокзалу с тем, чтобы погрузить её в вагоны и отправить в
прифронтовую полосу.