"Всеволод Иванов. 26 апреля 1944 года (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

Власов наблюдал эту заботу - дневную общую заботу труда - на всех
лицах, и сердце его трепетало. Он был равен им, этим простым, стойким и
вместе с тем поразительно героическим людям Москвы, людям 44-го года!
Пройдут столетия, эти люди оживут на театральных сценах, на страницах книг
или в кино, и хотя - технически - эти книги, кино, и театр, и песни будут
мало похожи на наши, а может быть, и совсем непохожи, но, боже мой, как он
желает, чтоб будущие творцы и художники передали хоть сотую часть того, что
он видит сегодня своими глазами, ибо он уверен, что если они передадут хоть
сотую, хоть тысячную долю того, что он видит, они создадут великие,
потрясающие произведения!
"Гениальные произведения произведениями, а ведь, пожалуй, постесняются
сказать в гениальном-то произведении, что фамилия профессора права была
Мускусный. Негероично! А не исключена возможность, что именно он, думая обо
мне, нашёл моего отца. Связи-то какие! Мускусный! Ха-ха! Запах. Война,
знаете, не равнина, тут встречаются и овражки, и ямы, и пещеры
собственности, где всякие спекулянтики обретаются, и они для спасения жизни,
чтоб ублажить профессора Мускусного, знаменитейшего защитника, найдут всех и
всё. Именно, именно! Так и есть!" - думал, глядя на перекрёсток, Пётр
Игнатьевич.
У перекрёстка стоит группа из трёх рабочих и юноши лет девятнадцати, а
возможно, и меньше, на костылях. Рабочие идут на завод. Неподалёку
трамвайная остановка. Юноша, по-видимому, недавно выписанный из лазарета,
ещё с бледностью, приобретаемой в больнице и ещё не покинувшей его, вышел их
провожать. Возможно, что это братья, близкие родственники, а то просто
друзья. Как бы то ни было, они разговаривают так, словно жили всегда вместе.
Они советуют юноше не стоять на утреннем ветру. "Застудишься",- говорят они
заботливо и напоминают ему, где находится обед, уже приготовленный, видимо,
за утро.
Юноша же договаривает то, что он ещё не успел им договорить на ходу,
какие-то воспоминания о битве, где его ранило. "Тут ударило мне в лопатку,
раздробило ногу, а я его поливаю из пулем'та",- говорит он торопливо, и нет
никакой рисовки в его голосе и жестах, просто нужно объяснить то, что им
казалось неясным. Они кивают головой и бегут к трамваю. Для них это тоже -
обычное дело, то, которое, если понадобится, и они будут выполнять завтра.
Юноша глядит вслед друзьям и, опираясь на костыли, собирает силы, чтобы
двинуться обратно. Взор его спокоен, уверен и твёрд. Через неделю, месяц,
полгода, когда нога и рука поправятся, он поднимется на ступеньки трамвая и
в тесной толпе, не совсем вежливой, отправится на работу делать то великое и
ответственное дело, которое делают эти юноши сейчас на заводе. Воевать - так
добросовестно, работать - так тоже добросовестно - вот что говорит его взор,
мельком брошенный на Власова, который проходит мимо него, направляясь к тому
заводу, куда только что уехали трое молодых рабочих, трое московских бойких
юношей.
"А может быть, и братья спаслись, почему только отец?- думает Власов.-
Надо скорее к Мускусному!"
Слышна песня. Её поют молодые, звонкие, лазурные голоса. Они заглушают
треск трамвая, который, казалось, ничто не способно заглушить; они покрывают
экстазные гудки автомобилей, грохот широких ломовых телег; они царят и
колеблются над улицей, заключая в себе все надежды и все чувства сынов
Прометея!