"Борис Иванов. Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец" - читать интересную книгу автора

упрямством. Например, когда его по возрасту хотели принять в комсомол, ему
никак не могли объяснить, что настоящий комсомолец газету выписывает и
читает каждый день, он же стоял на том, что газету он уже однажды прочел. По
другой истории, смахивающей на анекдот, Корзухин настойчиво допытывался у
учителей, кто такой "русский". Впервые этот вопрос у него возник, когда он
узнал, что на территории СССР живут разные народы. Тогда - это было в
четвертом классе - он высказал предложение, чтобы разные народы жили в
разных странах. Когда ему сказали, что в Советском Союзе всем народам
хорошо, он сказал: "Почему тогда не отменяют "народы"?". Ему пытались
втолковать, что русские такие же люди, как другие, но говорят они на русском
языке. Объяснения он не понял и спросил: "А когда русский говорит
по-немецки, он русский или нет?". Он не понял, что такое родной язык, потому
что выяснилось, что дети евреев, украинцев, карелов, татар языка родного не
знают, но русскими почему-то не становятся. Учительница имела глупость
сказать, что существуют национальные черты, отличающие один народ от
другого: русские, например, светлоглазы, а по характеру - великодушны.
Обращения "Эй, великодушный!", "Подойди сюда, светлоглазый!" с той поры
вошли в жаргон класса и школы.
По-видимому, следует признать достоверными такие факты: Корзухин убегал
из дому, и родители от него отказывались; некоторое время содержался в
колонии для трудновоспитуемых; на улице его подобрал какой-то опустившийся
художник-инвалид, у которого он жил некоторое время и начал рисовать;
Корзухин служил в армии. Во всяком случае эти факты или что-то поясняют в
настоящем художнике, или не вызывают сомнений своей обыденностью. Похоже на
выдумку, будто бы Корзухин служил в парашютных войсках, что он в составе
десанта однажды был выброшен при подавлении контрреволюционного мятежа.
Штурман авиаполка допустил ошибку, десант приземлился в ста километрах от
намеченного района; Корзухина отнесло ветром в болото, в котором проторчал
неделю по горло в трясине. Врач рассказывал об этом с нескрываемым садизмом.
"После этого, - добавлял он, - мой братец окончательно рехнулся и - оглох.
Его поставили стеречь гарнизонных свиней, потому что свиньи от бескормицы
визжали день и ночь, и только глухой годился для такого дела".
Врач предал уединение Корзухина. Потому что преподаватель Коломейцев
стал водить к нему своих друзей, таких же вальяжных. А затем пошли студенты:
живописцы и искусствоведы и их друзья. Через год художник уже не помнил, кто
когда кого к нему привел, кто представлял ему этих людей, то исчезающих на
многие месяцы, то упорно являющихся каждый вечер и которых, наверно, если бы
он учил, можно было бы назвать его учениками.
Но он не учил, - не отказывался смотреть чужие картины и не смотрел на
них - да, вот так! Вот уже поставил перед собой холст или папку с листами,
но со стола хочет предварительно убрать карандаши в стаканчик, но и
стаканчик надо поставить на полку, где у него стояло несколько книг по
искусству и старый энциклопедический словарь, в котором он иногда
рассматривал иллюстрации: то план собора Петра и Павла, то разрез минного
аппарата Симс-Эдисона, то ботанические рисунки, то портреты великих людей
величиной с почтовую марку или с графическими пояснениями: "кучевые облака",
"перистые облака", - он делал шаг к полке, но к папке уже не возвращался. По
двусмысленному выражению его лица было видно, что это - бегство, и бегство
сознательное. Даже на холст, поставленный прямо перед ним, он был способен
ни разу не взглянуть, как если бы то место, где стояла картина, - пустое