"Сергей Михайлович Иванов. Утро вечера мудренее (о сне) " - читать интересную книгу автора

смежив в блаженстве веки, вступаем мы под ее сладостную сень..."
Превосходно сказано; но вот новорожденный младенец - откинув голову,
приоткрыв рот, смежив в блаженстве веки, дремлет он сутки напролет. От
каких терний, от каких злосчастий отдыхает он? Неужели это все молочная
кислота? А что заставляет спать целый день дряхлого старца? Почему и мы с
вами клюем носом в автобусе, вместо того чтобы наблюдать в окно
быстротекущую жизнь, хотя проспали перед тем сном праведника всю ночь, а
утром выпили для бодрости две чашки кофе по-турецки? Ни яду днем у нас
взяться еще неоткуда, ни усталости? А от каких таких тягот отдыхает целый
день наш кот, свернувшийся калачиком в кресле? А суслик, который и вовсе
погружается в спячку на девять месяцев, не забывая и в оставшиеся три
спать каждую ночь? Может быть, сон не отдохновение от терний и камней
бодрствования, а просто другая форма жизни, имеющая на существование те же
права, что и бодрствование, или нет, даже больше прав - не равноправная
форма, а первичная: может быть, сон - это, так сказать, исходное состояние
жизни, а бодрствование - состояние вторичное, вынужденное, а потому и не
слишком-то и желанное?
Нечто подобное приходило в голову австрийскому психиатру Зигмунду
Фрейду. Сон это такое состояние, в котором я ничего не хочу знать о
внешнем мире, пишет он. Я ухожу от этого мира, говоря ему: я хочу спать,
оставь меня в покое. Очевидно, психологическая цель сна - отдых, а его
психологический признак - потеря интереса к внешнему миру. Мир, в который
мы явились так неохотно, продолжает Фрейд, мы не в силах переносить долго,
без перерыва, и мы время от времени возвращаемся в состояние, в котором
находились до появления на свет. Мы создаем себе условия, сходные с теми,
которые были во время нашего пребывания в материнской утробе: тепло, темно
и тихо; а некоторые, чтобы заснуть, еще сворачиваются калачиком. Мир
словно владеет нами, взрослыми, не вполне, на одну треть мы еще не
родились, и всякое пробуждение утром подобно новому рождению. Будто заново
родился, говорим мы, хорошенько выспавшись; в этом заключена и верная
оценка, и ложная, ибо хотя новорожденный и не утомлен, сомнительно, чтобы
он был доволен.
Перед нами довольно отчетливо вырисовываются две противоположные
точки зрения на психологическое назначение сна. Одну выражает Лихтенберг:
для того, чтобы выступать в роли венца творения, человек должен на время
превращаться в растение. Иными словами, мы спим, чтобы лучше бодрствовать.
На другой точке зрения стоит Фрейд: мы спим, потому что бодрствование не
доставляет нам удовольствия. Эту точку зрения Томас Манн развивает до всех
возможных пределов. "Я помню, - говорит он, - как любил сон и забвение в
ту раннюю пору, когда забывать мне, вероятно, еще было нечего, и я,
пожалуй, могу сказать, благодаря какому впечатлению эта моя
бессознательная склонность преобразилась в осознанное пристрастие".
Случилось это, когда он впервые услыхал сказку о человеке, который с таким
безрассудным упорством стремился использовать время, что проклял сон.
Человеку этому небеса даровали страшное преимущество перед другими: они
лишили его физической потребности в сне; в глазницах его "словно застыли
серые камни" и веки его никогда больше не опускались. Невозможно
рассказать во всех подробностях, как раскаивался этот человек и как под
бременем проклятия влачил свою жизнь, пока смерть не принесла ему
избавления. Томас Манн помнит только, что в день, когда он сам услышал эту