"Ярослав Ивашкевич. Хвала и слава (Книга 3)" - читать интересную книгу автора

маленький немецкий автомобильчик. Сидящих в машине отсюда нельзя было
разглядеть.
- Идите все наверх, - распорядилась Ройская и пошла к входной двери. В
холле остались стоять растерянные Оля и Казимеж.
- Сидите наверху и не показывайтесь, - сказала им Ройская. - Немцы.
Анджей наблюдал из окна. Машина остановилась у крыльца, из нее вышли
двое. Один был немецкий летчик с медлительными и изящными движениями,
другой - штатский в полувоенной фуражке, высоких сапогах и полушубке. Однако
этот тоже держался, как военный. "Вернее, как бывший военный", - мысленно
поправился Анджей. И вдруг он узнал его: это был Валерек.
Анджей двинулся следом за пани Эвелиной, он не хотел оставлять тетку
одну. Так близко видеть немца в военном мундире ему приходилось впервые.
Появление Валерека - тоже событие не слишком радостное. Он почувствовал, как
кровь отлила от лица и похолодели руки.
Валерек и его спутники вошли в прихожую. Лицо пани Ройской было бледно,
губы сжаты. Валерек сделал вид, что не замечает этого.
- Я попросил моего друга, господина фон Бема, подвезти меня. Я очень
беспокоился о тебе, мама, но вижу, что у вас все в порядке.
Ройская молчала.
Валерек продолжал с наигранным оживлением:
- Это мой новый друг, поручик фон Бем. Он сейчас стоит в Седлеце...
Молодой офицер поклонился. Пани Ройская кивнула, но руки не подала.
Валерек постарался и этого не заметить.
- Прошу, - обратился он к немцу, не дожидаясь приглашения матери и,
видно, опасаясь, что приглашения этого так и не последует, - прошу.
И, сбросив полушубок, Валерек повел офицера в зал. Тут он заметил
Анджея.
- А, и ты здесь? - сказал он, не подавая ему руки и не представляя
офицеру.
Вошли в зал, уселись в кресла. Увидев, что иного выхода у нее нет, пани
Ройская последовала за ними. Пошел и Анджей, сжимая похолодевшие руки.
Говорил один только Валерек и говорил без передышки. На очень плохом
немецком языке он принялся рассказывать своему "новому другу" историю Пустых
Лонк. Со всеми подробностями он описал памятный эпизод тысяча девятьсот
двадцатого года, а потом начал говорить о том, как хорошо мать ведет
хозяйство. Видно было, его очень заботило, чтобы у немца составилось хорошее
впечатление о хозяйстве. Офицер, кажется, понял это и сказал (это были его
первые слова с момента появления в польском доме):
- Очень хорошо, что хозяйство в таком порядке. Я думаю, мы не оставим
на месте людей, которые не умеют вести хозяйство. Вы ведь понимаете, нам
надо кормить армию. Однако, - добавил он, улыбнувшись и склонив голову в
сторону пани Ройской, - в том случае, если бы дела сложились как-нибудь
иначе, я ничем не мог бы вам помочь. Это не по моей части.
- Что вы, господин барон, - с преувеличенным жаром воскликнул
Валерек, - мы бы не осмелились вас беспокоить. Но я думаю, если бы
что-нибудь угрожало моей матери, вы предупредили бы нас?
Немец что-то невнятно пробормотал, из чего можно было заключить, что
вряд ли предупредил бы. Но Валерек тараторил дальше:
- Я страшно о тебе беспокоился, мама. - Он мешал немецкие фразы с
польскими. - Страшно беспокоился, хотя, к счастью, здесь близко не было