"Алексей Иванов. Граф Люксембург (нераскрытое убийство)" - читать интересную книгу автора

тридцать, когда дождусь? Я высокий, широкоплечий, даже усы отрастил себе
щеточкой под графа. Постоянно стараюсь попасться на глаза режиссеру -
засветиться, однако же, все Мышь и Мышь.
Деньги нужны тоже. Но обратно в кабак, песни петь под гитару я не
вернусь. Тупая работа, профессионального интереса вообще не представляет,
вокал здесь на втором, на третьем месте, возможности не покажешь этим
жрущим и пьющим в тесном помещении. А профессиональные вокалисты часто даже
страдают сотрясением мозга из-за своего голоса; я люстру раскачать могу -
ничего не стоит - стеклярусы зазвенят, как бубенцы. Здесь же нужно
создавать фон под жратву. Публика тоже. Потрясал тут один опостылевший швед
долларами у меня перед носом. Я в туалет - он за мной, я в кабинку - он за
мной. Я ему: "Чего тебе?" Он ни слова по-русски, все трясет только
деньгами. Я говорю: "Я вас не понимать". А он, я и охнуть не успел, ловко
вдруг залез мне в штаны. Я его отпихиваю, а он все лезет, сволочь, чуть
яйца не оторвал. Врезал я ему тогда коленкой между ног и скрылся. Хорош был
бы я, если бы отдал ему на растерзание свою ширинку. Бесславный конец для
артистов. Втянешься в это - точно конец. А как же святое искусство, а
подмостки, а как же неосуществленные возможности? Тогда всему конец. А если
бы ещё в момент моего падения меня увидел маленький человек - он бы умер со
стыда. А его смерти я не допущу. Слышите вы, суки! Кто бы вы ни были, какой
бы глубокий внутренний мир себе ни выдумали!
В наше время нужно притаиться и тихонько работать где-нибудь, чтоб
(это немаловажно) тебе никто не позавидовал. Вот и устроился я работать в
своем театре кроме Мыши ещё и рабочим сцены на полставки.
Я в тесной полуподвальной каморке - бытовке рабочих сцены. Никого.
Кругом штабеля пустых бутылок, единственный матерчатый диван весь прожжен
сигаретами, а посреди его огромное горелое пятно, точно кто-то нарочно
налил во вмятину водки и поджег. Смотрю в запаутиневшее разбитое окошко на
уровне моих глаз. На столе бутылка кефира и недоеденная скумбрия. С каким
удовольствием пьется кефир с запахом табачного дыма и килек в томате, и с
каким удовольствием смотрится в окно. Там, во дворе, декорации отживших
свой век спектаклей и ещё идущих. Хорошо бы, конечно, выбросить старый
хлам, очистить двор от декораций типа "Жди меня", изображающих шлагбаумы,
семафоры, вагоны. Но иногда старые спектакли восстанавливаются. Тогда ищут
новых актеров на роли, и быть может... Да что об этом мечтать.
Я раздеваюсь догола даже трусы снимаю; беру огромную, жесткую
палаточного цвета униформу, очень старую, пропитанную театральной сыростью
- я хочу почувствовать новую кожу. Откапываю в ящике с разным барахлом:
гвоздями, скобами, динамиками, рваными удлинителями, растоптанные башмаки с
уродливо загнутыми вверх мысками. Цементный пол жжет лодыжки - я всовываю
ноги в башмаки, шевелю пальцами, с какой благодарностью они прильнули к
коже на моих ногах, я знаю, что их давно никто не надевал. Широченные штаны
тоже мне по душе: просторные, хоть немного трет жесткий шов в паху; две
толстых лямки на пуговицах; во всех карманах завалявшиеся гвозди разной
величины; шелуха от семечек; старый билет на трамвай; свернутые в свиточек,
с неоторванным почему-то контролем два билета в кинотеатр "Пламя" (теперь
его уже и в помине нет); в наколенных карманах один дырявый, в другом
промасленная тряпочка. Найти бы что-нибудь интересное... Но интересное не
ищется. Я закрываю глаза, протягиваю руки к воображаемому небу, туда, где
проходит труба вентиляции, представляю яркое солнце, виноград на груди.