"Юрий Ижевчанин. Критический эксперимент " - читать интересную книгу автора

русских не скажут.
А потом стало хуже. Кто-то подсмотрел мою рекомендацию, и меня начали
травить. Все спрашивали, когда же я уязвлю Суворова? Чем же я жил, ежели
носов не брал? И так далее.
К счастью, на следующей неделе вернулся князь. Он, весьма довольный,
угостил меня и рассказал, что два дня они шли по морю, затем три дня он ждал
оказии, дабы передать письмо императрице. Императрица изошла со смеху, но
некоторые места были непонятны. Она позвала ближний двор и академика Баркова
и велела читать вновь. Барков стоял с ней рядом и по ее знаку на ухо пояснял
ей непонятные места. Двор под конец лежал на полу от изнеможения. Перед
отъездом императрица велела еще раз прочитать протокол, опять смеялась и
оставила Ваньку в нашем распоряжении, с тем, чтобы ей пересылали отчеты о
дознании и суде. Князя произвели в штабс-капитаны и наградили деньгами,
генерал также получил высочайшую благодарность. А Барков расспросил князя,
кто же на самом деле писал протокол, и пригласил меня, ежели я буду в
Питере, выпить с ним.
На разводе исключительно довольный губернатор при всех похвалил меня и
сдержал слово "озолотить": выдал мне золотой червонец. Эти десять рублей
были с его стороны удивительной щедростью. Больше никогда я от него такого
не видел. Князь поделился со мной своей наградой более щедро, и на некоторое
время я был обеспечен деньгами.
А на следующий день экзекутор объявил мне, что меня произвели в
столоначальники и дали мне в подчиненные Пафнутия и еще двух письмоводителей
с хорошим почерком. Моя обязанность теперь была составлять протоколы
дознаний и отчеты о заседаниях ратуши. Поскольку я уже понимал по-немецки, в
застенке пришлось бывать чаще.
Ваньку вновь вздернули на дыбу, требуя рассказать, где его завербовали,
кто вербовал, сколько заплатили, что он наделал и помогал ли ему кто-то.
Последний пункт меня порадовал: в это время, слава Богу, понимали, что
злодей может действовать и без сообщников.
Размякший за время приличного обращения и чувствующий, что выхода уже
нет, Ванька вовсю ругал и палача, и меня, и Суворова, но не императрицу.
Суворов сначала хотел выкинуть из протокола ругань по его адресу, но затем
подумал и решил, что императрицу это повеселит еще больше.
Дознание длилось довольно долго. Размякший Ванька имел глупость
признаться, что он разговаривал со многими местными ратманами и помещиками о
помощи Фридриху. Губернатор велел не раздувать дела, поэтому на очных
ставках мы более всего старались, чтобы показания сошлись, и вздевать Ваньку
на дыбу пришлось всего три раза. Почти все обвиняемые, кроме спесивого
аристократа с пышной фамилией фон Клюге унд цу Беринг, каялись, что боялись
как русской власти, так и мести Фридриха, когда тот вернется, и поэтому
слушали Ваньку, но ничего не делали, однако боялись и донести тоже. Нам
противно было слушать этих выкручивающихся слизняков. Аристократ прямо
сказал, что, когда принимали присягу императрице, он уклонился от этого, и,
если бы не раненая нога, давно вернулся бы в армию своего короля.
После этого отчет вновь направили в Питер, а дело в суд. Ванька заорал
благим матом, когда суд приговорил его к колесованию. Но приговор надлежало
утвердить, поскольку казнить без высочайшей конфирмации было нельзя, и кат
"утешал" Ваньку:
- Матушка не казнит никого. Влеплю тебе сто кнутов, ослепят тебя, язык