"Борис Васильевич Изюмский. Тимофей с Холопьей улицы (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

полыхали огромные, строгие глаза. Лаврентий же, напротив, более прежнего
раздобрел, оплыл, как свеча, у него появились два подбородка, уступами
сбегающие к жирной шее, пухлые пальцы рук словно кто-то перевязал нитками,
а мутноватые со ржавинкой глаза едва виднелись. Как и прежде, при ходьбе у
него терлись щиколотки ног, в бедрах стал он много шире, чем в плечах, как
и прежде, любил поесть и особенно - поспать.
- Вот ладно кто-то придумал, что можно спать, - сказал он однажды
Тимофею, поскребывая щеки, покрытые скудной рыжеватой растительностью. -
Хорошо, что не лошади мы и спим не стоя...
Грамоте Лаврентий обучался дома - приходил к нему монах. Но учился
неохотно, под нажимом, готовый каждую минуту улизнуть от мучителя, и
боярин Незда в конце концов с презрением махнул на сына рукой: "Слякоть, а
не наследник". Решив же так, перестал обращать на него внимание.


В ПОХОД

Весна шла по новгородской земле, как всегда, неторопливо,
приостанавливаясь, чтобы набраться сил и продолжать нелегкий путь сквозь
заморозки.
В лесах меняли рога лоси, отбирали дупла у дятлов белки, из-под снега
то там, то здесь победно пробивалась пролеска, радуя сердце веселой
зеленью, и подсохшие проталины приветно зазывали к себе первых перелетных
птиц.
На улицах Новгорода с утра начинала отбивать свои песни весенняя
капель. Ноздреватый снег осел, и под мостом появились впадинки, похожие на
глубокие норы. Деловитые грачи ворошили белыми клювами мусор у свалок
Торга.
А там уже запушились овеянные теплым весенником* вербы, вытянулись
вдоль канав золотистые корзиночки мать-и-мачехи, сидя на плетнях, забили в
колокольца овсянки, и сладкой слезой проступил сок на березовой коре.
_______________
* Южный ветер.

Воздух в эти дни был чистым, словно настоянным на травах. Тимофей
ходил, как хмельной, вбирая в себя весну, щурясь на пригревающее солнце,
прислушиваясь к говорку ручьев. Не его ли, Тимофея, зовет синица:
"Ти-фи... Ти-фи..."? Не ему ли кивает пурпурной головкой медуница?
С детства любил Тимофей собирать цветы и травы, разглядывать каждую
былинку, что попадалась на глаза. Бывало, пойдет с матерью по грибы и
покоя не дает ей расспросами. И тащит домой найденное добро, рассовывает
по заветным углам мохнатые ольховые сережки, ветки лесной, сладковато
пахнущей козьей ивы, жука-цветоеда...
Но что это? Неужто вечевой колокол? Тимофей побежал к Ярославову
дворищу.
Вечевой колокол гудел тревожно и требовательно, сзывал на Великое
вече.
У каждого колокола в городе был свой голос: один вызванивал глухо и
тяжко, словно простыл; голос другого выплывал вольно и гибко, как лебедь
на озере; третьи бранчливо переругивались тоненькими голосами.