"Светлана Ягупова. Феномен Табачковой" - читать интересную книгу автора

работу, но персональных выставок у него не было, писал он медленно, на
совесть, без халтуры.
Видел, что ей тяжело и за семьей ухаживать, и работать в машбюро, и
просиживать ночами над рукописями местных авторов, чтобы заткнуть дыры в
семейном бюджете. Нервничал, но она весело успокаивала его и оберегала от
посторонних, мешающих его творчеству подработок.
Однако все это было позже. А тогда он вернулся с войны возмужавшим, в
орденах и медалях, с горьким опытом в печальных глазах. Его спортивная
фигура и мягкий тембр голоса с чуть вкрадчивыми, почти нежными интонациями
и манерой говорить, участливо заглядывая собеседнику в глаза, производили
впечатление. Неяркий, а потому не отпугивающий, но несомненно расцветший
вдруг талант художника делал его и вовсе неотразимым. Он же, растерянный,
печальный и ошалелый от того, что выжил, пришел _оттуда_, готов был
обогреть на груди каждую, высушить все женские слезы. Но его ждала
Аннушка.
Она всегда была убеждена, что ни один человек не имеет праве
собственности на другого, и поэтому, исподволь наблюдая за
кратковременными увлечениями мужа - а он не мог равнодушно сносить женские
атаки, - никогда не закатывала ему сцен и не давала почувствовать себя в
путах.
К нему же все тянулись и тянулись, узнавая и любя в нем черты тех, кто
ушел в невозвратную ночь. В лучшем случае он утешал своих поклонниц тем,
что оставлял на бумаге их силуэты, в которых Анна Матвеевна почему-то
всегда находила свою челку и по-детски оттопыренную нижнюю губу. Но
бывало, жалость его прорастала в ласку, и он одаривал ею ту или иную из
своих почитательниц. А те, вкусив разок его нежной силы, нежданно по-бабьи
репяхами цеплялись к нему, начиная предъявлять сомнительные права.
По-настоящему ему нужна была лишь она, Аннушка... Она стала частью его
самого, и этот симбиоз, казалось, не нарушится до самой смерти. Связывали
их не только семейные радости и хлопоты, но и творческие промахи или
удачи. Ее тонкий врожденный вкус часто выручал его; порой двух-трех мазков
ее кистью было достаточно, чтобы полотно обрело долгожданную гармонию.
После очередного романа-жалости ходил, как нашкодивший мальчишка,
молчал и старательно отводил в сторону свои прекрасные глаза. Она уже
догадывалась, что это означает. Однако не чувствовала себя в чем-то
обделенной. Подходила к нему на цыпочках, обнимала за плечи и, повернув к
себе, прислонялась головой к груди. Неровно, словно исповедуясь, стучало
его сердце, и ей хотелось приголубить мужа, как ребенка, который,
увлекшись погоней за радужным мотыльком, налетел на дерево и расшиб лоб.
- Успокойся, нельзя же так, - говорила она в такие минуты. - Твое
сердце стучит так громко, что его слышно даже моей сопернице.
То, что люди не бездонные колодцы, она поняла через пару лет после
замужества. Но им с Сашенькой было не до скуки. Работа, дети так
поглотили, закружили, что некогда было задумываться, счастливы ли они. Что
за вопрос - конечно, да, да, и еще раз да. Их благополучие бросалось в
глаза многим, и порой было чуточку неловко и стыдно перед подругами.
За год до рождения второго сына - приступ ревности. Сашенька вдруг стал
ревновать ее неизвестно к кому. Наверное потому, что после первых родов
вдруг проявилась ее, до сих пор неяркая женственность: округлилась фигура,
поднялась грудь. Но, боже мой, до чего смешно было ревновать ее в то время