"Сергей Яковлев. Письмо из Солигалича в Оксфорд" - читать интересную книгу автора

струночке пройти мимо постового, чтобы не угодить в кутузку... Теряя эту
метафизическую опору, он разом опускается, слабнет, забывает о приличиях,
не заботится уже, как он выглядит, не старается поддержать общение, помочь
или услужить другим.
Общественная жизнь прекращается. Люди начинают чувствовать себя как
нищие в одном большом грязном подземелье. Они одиноки и злы. Им
принадлежит только то, что они сумеют выклянчить или вырвать у других.
Вот что происходит в России, с русским народом.
И я сам становился такой превращенной особью.
Обычно с утра я притворялся перед самим собой, что собираюсь заняться
работой, и садился к столу. В голове всплывали один за другим разрозненные
кусочки утомительного жизненного горя, но я даже не успевал разобрать их
как следует и разволноваться, потому что потихоньку, посапывая, начинал
дремать. В таком состоянии меня могла посетить, например, мысль о
потерянных по вине Аэрофлота фунтах стерлингов, но она была не столь яркой
и мучительной, как в Англии, где я просто сходил от этой мысли с ума.
Теперь я лишь начинал вяло мечтать и прикидывать, что могли принести
мне пропавшие деньги: можно было купить цветной телевизор, или четыре пары
обуви, или оплатить дорогу до Англии и обратно моей жене, которая ни разу в жизни не
была за границей... Иногда я спохватывался, что принимаюсь храпеть. И
вдруг вспоминал, что мама незадолго до болезни вот так же засыпала днем на
стуле, всхрапывая,- что бы ни происходило вокруг, с какими бы проблемами
ни подступали к ней мы с сестрой. И решал, что это, наверное, и есть
старость. И чувствовал невидимую нить, которая связывала меня с мамой,
находящейся за сотни километров отсюда.
Ее болезнь лишила меня последнихсил.
Жена жила в непрерывной тихой ярости и была вся как клубок нервов. Она
похудела, с ее лица не сходила чернота, поразившая меня в день ее
возвращения из Вятки.
После моего несчастного визита к банкиру она поспешила сделать выбор и
устроилась в какую-то контору клеить конверты. Мы никогда не обсуждали,
сколько она будет за это получать. Мы вообще старались как можно меньше
разговаривать, когда она возвращалась по вечерам с работы, и оставались
каждый наедине со своими угрюмыми мыслями.
Как-то раз я включил телевизор, и после этого уже включал каждый вечер.
Шел сериал про сицилийскую мафию.
Фильм был дрянной, он раздражал наивной моралью и смехотворностью
придуманных ужасов, но помогал домысливать скрытые пружины того, что
происходило в России.
Жена не разделяла мои экранные бдения, она укрывалась с головой в
постели, чтобы ничего не видеть и не слышать.
Еще я полюбил в те дни смотреться в зеркало. Пустые глаза смотрели в
другие пустые глаза. Иногда это приводило меня в экстаз. Я неожиданно
начинал себе нравиться. И брался примерять перед зеркалом английские
обновы: брюки, которые еще ни разу мне не пригодились, потраченный
интервентами свитер... И глядел и узнавал: как раз в этом наряде я
поворачивался перед зеркалом в своей спаленке в Оксфорде, радуясь, что
вернусь в Москву приодетым.
Из газет было ясно, что власть продолжала выяснять отношения в своем
достаточно узком кругу. Все это в целом напоминало дрянной фарс, но иногда