"Сергей Яковлев. Письмо из Солигалича в Оксфорд" - читать интересную книгу автора

решить свои проблемы поодиночке. Вы ведь понимаете, о чем я говорю? Не
только о трудоустройстве и уж никак не о сексе. Я любил жену и не
собирался расставаться с ней навсегда; она со мной, думаю, тоже. Все
прожитые вместе годы мы помогали и сочувствовали друг другу. Но как раз
это-то сейчас и мучило и мешало. Нам обоим требовалось одиночество, чтобы
справиться каждому со своим внутренним кризисом.
Мы устали не друг от друга, подобно Чарльзу и Диане. Мы устали от
плохой жизни, от нежизни.
Куда и как разъехаться - тут особенно выбирать не приходилось. Жена,
конечно, останется здесь, в этом чужом и убогом, но все-таки привычном
углу. Ей просто некуда деться, она сама это понимала. Утром она сказала
мне, что сегодня же начнет искать работу поприличнее. Я же в тогдашнем
состоянии мог собраться с силами только ради того, чтобы начать совсем
другую жизнь. К счастью, у меня было для этого подходящее место - дом
покойной тетки в Солигаличе, вот уже два года стоявший пустым.
Дом этот был мне не чужой: еще мальчишкой не однажды проводил у тетки в
гостях летние каникулы, заезжал проведать ее и после, а в одну из наших
встреч незадолго до смерти своей она обмолвилась, что дарит дом мне и
сестре, единственным своим наследникам. Я был, конечно, растроган, но и
помыслить тогда не мог, что ветхая лачуга на окраине провинциального
северного городка, оцененная местными властями в считанные гроши,
когда-нибудь мне пригодится...
Мы с женой поделили поровну оставшиеся фунты.
Они съежились еще больше. К весне зарплата моей сестры, как сообщала
она по телефону, выросла примерно до восьми фунтов, но купить на эти
деньги удавалось даже меньше, чем на четыре фунта в январе. Однако при
должной бережливости наших запасов, по моим расчетам, могло хватить до
осени. Что будет осенью - Бог знает. В тот год особенно популярным был
шлягер, в котором звучали такие слова:
Осень! Доползем ли, доживем ли до рассвета?
Что же будет с Родиной и с нами?
В самом деле, в нашей страшной жизни лучше было не строить планов.
...Пишу в нашей страшной жизни - и ловлю себя на мысли, что жизнь в
России была для меня ужасной всегда.
Лет десять - пятнадцать назад она казалась до того невыносимой, что я
нисколько не боялся атомной войны, которой постоянно пугала советская
пропаганда. Есть предел отчаяния, за которым думается не о созидании, но
лишь о дальнейшем - дотла! - разрушении. Мы в России давно живем за этим
пределом. Не станем тратить время на выяснение, кто в этом виноват: никто,
кроме нас самих, конечно.
Это мы сами сделались опасными для всех, а в первую голову для себя. Но
вот что я вам еще скажу. Мой народ напоминает мне безумно влюбленного
застенчивого юношу.
У него отнимают намыленную веревку, ему дают успокаивающие капли, его,
наконец, связывают и запирают в чулане, где он, разумеется, будет биться
об стену, пока не разобьет либо эту стену, либо свою голову... И никому не
приходит на ум простое: вдохнуть в него побольше уверенности да рассказать
о его беде той рассеянной красавице, что, сама того, может, не подозревая,
свела его с ума: вдруг да полюбит, приглядевшись?..
Такое может прийти в голову только очень близким людям.