"Юрий Яковлевич Яковлев. Травести (повесть) " - читать интересную книгу автора

присутствие - слышу их дыхание, сопение, слышу, как бьются их сердца. Как
бьются и как замирают.
Я выхожу на сцену, и все мальчишки, сидящие в зале, через пять
минут - мои! Они пойдут туда, куда я их поведу. Если скажу острое
словечко - захохочут, грохнут, как по команде. Будут хлопать мне, а если
очень разволнуются, то затопают ногами, и театр вздрогнет, как от
подземных толчков. Они будут кричать, когда надо подбодрить, а если в
пьесе меня кто-нибудь посмеет обидеть, они еле сдержатся, чтобы не
сорваться с места и не броситься на сцену на помощь. Девчонки в зале сидят
тихо. Некоторые шепотом даже осуждают меня, веселого хулигана, но в
глубине души я им здорово нравлюсь, и они, стыдясь этого тайного чувства,
краснеют. Хорошо, что в темном зале не видно, как они краснеют.
Иногда мне приходится играть очень "плохих" мальчишек. И тогда
взрослые недовольны. Они говорят, что своей непосредственной игрой я подаю
детям плохой пример. И получается, что чем лучше я играю, тем хуже. Я
молчу. Не спорю. Слушаю и молчу. Я-то знаю, что в тех, кого называют
плохими мальчишками, все равно есть хорошее, только оно, это хорошее,
скрыто очень глубоко. Я же стараюсь, чтобы ребята, сидящие в зале,
заметили это скрытое хорошее, чтобы те "плохие", которые пришли в театр,
сумели бы лучше разобраться в себе и отыскать в себе что-то хорошее.
Хорошее, за которое редко хвалят, не ставят пятерки, не дают грамот,
просто не замечают.
Я - травести. Я понимаю мальчишек, а они понимают меня. Они сидят в
зрительном зале, а я действую на сцене. Но весь спектакль мы вместе. Мы
крепко дружим и как бы разговариваем друг с другом. Тайно разговариваем,
словно у меня и у них есть такие секретные аппаратики для переговоров.
Многие думают, что артистом быть легко, что артисты говорят, делают
одно и то же, заученное раз и навсегда. Но это не так. Мне кажется, что
каждый раз, когда я выхожу на сцену, я все делаю в первый раз. Ведь в зале
каждый раз сидят новые зрители, и я должна убедить их в чем-то, а не
механически повторять заученное. А вдруг мне это не удастся, и они, мои
дорогие зрители, уйдут из театра такими же, какими пришли. И в них не
произойдет никаких перемен.
Когда спектакль заканчивается и две половинки занавеса соединяются, я
чувствую себя счастливой и усталой.
Я опускаюсь на стул перед зеркалом. Из рамы на меня пялит глаза
желтоволосый мальчишка с удивленно поднятыми бровями. Остроносенький,
скуластый. Я смотрю в зеркало и чувствую, что мне не хочется расставаться
с ним, ведь мы хорошо потрудились.
Но пора возвращаться в жизнь. Я поднимаю руку, вцепляюсь в жесткие
волосы и стаскиваю с себя парик. Кромка парика перестает давить, и
шпильки, которые держат парик, уже не впиваются в голову. В мальчишке
сразу происходят перемены, он становится темноволосым, но он еще есть.
Тогда я намазываюсь вазелином, беру полотенце и прячу в него лицо. И тру,
тру, как бы сдираю мальчишечью личину. И лишь когда щеки, нос и подбородок
начинают гореть, отрываю от лица полотенце.
Нет его! Исчез! Из зеркала на меня смотрит усталая женщина с горящим
лицом, спутанными волосами. Только глаза остались от того мальчишки. И
никуда не денешь эти мальчишеские глаза. Остались. Смотрят - темные,
острые, насмешливые.