"Генри Джеймс. Поворот винта" - читать интересную книгу автора

их. Ей хотелось бы, разумеется, замять все это - и кто бы ее осудил! - но я
быстро убедила ее, что как раз в моих интересах надо пуститься на розыски; и
мне это необходимо для того, чтобы найти путь к спасению. Я поспорила с нею,
сказав, что, вероятно, с повторением встреч (а в повторении обо мы были
уверены) я должна буду привыкнуть к опасности, и заявила, что мне лично
ничего не грозит. Невыносимо было только мое новое подозрение: однако даже и
к этому за день прибавилось мало утешительного.
Расставшись с нею после моего первого взрыва, я, конечно, отправилась к
моим воспитанникам, сознавая, что это верное средство против тревоги связано
с ощущением их прелести, которое я уже научилась вызывать по желанию, и оно
еще ни разу меня не подвело. Иными словами, я просто окунулась снова в
атмосферу моей Флоры и тут же почувствовала - о, это была почти роскошь! -
что она умеет положить свою чуткую маленькую ручку прямо на больное место.
Она посмотрела на меня с кроткой задумчивостью и напрямик обвинила меня в
том, что я "плакала". Мне казалось, что я смахнула долой безобразные следы
рыданий, но все же я порадовалась, что они не совсем исчезли, и
порадовалась, по крайней мере, тогда ее безграничному милосердию. Глядеть в
глубокую синеву этих детских глаз и считать их прелесть только уловкой
недетской хитрости значило бы провиниться в цинизме, и я, естественно,
предпочла отказаться от своего суждения и, насколько это было возможно, от
своей тревоги. Я не могла совсем от нее отречься потому только, что мне
этого хотелось, но я могла повторять и повторять миссис Гроуз - как я и
сделала перед самым рассветом, - что, когда в воздухе звучали их голоса,
когда ты прижимала их к сердцу, их душистые щечки - к своей щеке, все
рассыпалось в прах, кроме их беззащитности и красоты. И почему-то было
жалко, что, для того чтобы принять окончательное решение, я должна
припомнить и все признаки коварства, которые вчера днем, у озера, заставили
меня творить чудеса твердости и самообладания. Было горько, что приходится
сомневаться даже в своей собственной уверенности, овладевшей мною в тот
момент, и вновь вызывать в себе эту ошеломляющую мысль, что непостижимое
общение, которое я подсмотрела, было привычным для обеих сторон. Было
горько, что мне пришлось дрожащим голосом объяснять, почему я даже не
спросила у девочки, видит ли она нашу гостью так же, как и я вижу миссис
Гроуз, и почему ей хочется, чтобы я не знала, что она видит. И почему в то
же время она скрывала свою догадку, что и я тоже вижу призрак! Было горько,
что мне пришлось еще раз описывать зловещую вертлявость, которой девочка
пыталась отвлечь мое внимание, - заметно усилившуюся подвижность,
оживленность в игре, пение, бессвязную болтовню и приглашение побегать.
Однако, если бы при этом я не позволила себе думать, что ничего
особенного не случилось, я бы упустила две-три смутных черточки, которые
пока еще оставались мне в утешение. Например, я бы не могла уверить мою
сообщницу в том, в чем сама была уверена - к счастью! - что я, по крайней
мере, ничем не выдала себя. Меня бы не подстрекали отчаяние и крайняя нужда
- не знаю, как это лучше выразить, - узнать по возможности больше, приперев
мою подругу к стенке. Мало-помалу, уступая моему нажиму, она рассказала мне
очень многое, но маленькая тень на изнанке ее рассказа порой касалась моего
лба, подобно крылу летучей мыши; и помню, как спящий дом и сосредоточенность
на нашей общей опасности, казалось, помогали нам в те часы, и я
почувствовала, насколько важно отдернуть занавес в последний раз. Я тогда
сказала: