"Лев Иванович Яшин. Записки вратаря " - читать интересную книгу автора

ли у нас в школе урок физкультуры, хоть убей, - не помню. Зала уж точно не
было. А вся наша физкультура состояла в том, что, как только станет
потеплее, выскакивали мы буйной ватагой во время большой перемены в школьный
двор и до звонка гоняли в футбол. Школа моя и сейчас стоит себе,
жива-здорова. И по-прежнему - без спортзала. Так что, думаю, и нынешним
школьникам нелегко будет после припомнить, была ли у них физкультура. А ведь
нынешним мальчишкам вообще негде подвигаться. Стадион не у всякого под
боком. И в секцию попасть не так просто. А двор - вот он рядом, хоть десять
раз в день туда выбегай. Только что там делать парню? Фактически двор у него
отняли...
В начале лета 1941 года мы с матерью, как всегда в каникулы, поехали в
Поляны, в деревеньку неподалеку от Подольска, где жили наши родные и где
меня ждали три прекрасных месяца - рыбная ловля, полный лес грибов, походы в
ночное... Но через несколько дней мать приехала за мной и увезла в Москву.
Началась война.
Всю нашу школу вывезли в лагерь, под Воскресенск, километров за сто от
Москвы, подальше от бомбежек. Мы еще не понимали истинного смысла этого
слова: "война". Мы с малых лет слышали его и ежедневно стократ повторяли
сами, начиная очередную игру. И теперь еще продолжали относиться к войне,
как к игре. Нетерпеливо ждали мы вечернего часа. Мы знали: вечером, выбежав
на пригорок, увидим дальние вспышки, услышим, как взрываются бомбы и ухают
зенитки. Мы боялись пропустить хоть один из этих вечерних спектаклей -
пропустишь, а тут все и кончится, разобьют врага, и не то что повоевать не
придется, но даже не наглядишься, как следует на войну...
Фронт все ближе подходил к Москве. Дома готовились в дорогу. То и дело
повторялось слово "эвакуация", слово, прежде незнакомое, впервые услышанное
в те дни и ставшее вскоре таким же привычным, как "война", "фронт", "тыл",
"отступление", "карточки". Семьи рабочих завода, где работал тогда отец,
вывозили под Ульяновск. И вот наступил тот осенний день октября 41-го года,
когда наш эшелон сделал последнюю свою остановку в степи, не доезжая
Ульяновска, и мы стали разгружаться. Этот день я могу считать последним днем
своего детства. Мне было в ту пору без малого двенадцать лет.
Ползимы мы таскали по снегу станки и устанавливали их в будущих цехах,
прямо под открытым небом. Завод мы достраивали сами. Когда же выдавался
свободный день, мы с отцом брали детские саночки и отправлялись в ближайшую
деревню, километров за двенадцать. Уходили мы налегке - в санках лежали
отобранные матерью вещички из тех, что не слишком нужны или из которых
выросли мы с братом. Обратно же волокли тяжелый груз-выменянные на свое
барахло картошку, брюкву, овсянку, муку.
Поближе к концу зимы от бараков до заводской проходной протянулась
тонкая и прямая, как струна, тропинка в снегу. В шесть утра поднимались наши
отцы, одевались, умывались, завтракали, как автоматы, тратя на все ровно
столько времени, сколько необходимо, и ни секундой больше, и шли на завод.
Шли в глубокой темноте прямо на свет, исходивший из заводских дверей. Потому
и дорожка была такая прямая, что каждый боялся сделать лишний шаг -
экономили силы, тепло, энергию: предстоял долгий рабочий день.
Окончив, пять классов, осенью 43-го стал ходить вместе с отцом и я.
Меня поставили учеником слесаря. Я получил рабочую карточку, стал настоящим
рабочим. Подрос брат, и мать тоже пошла на завод. Радио все чаще приносило
вести о победах наших войск на фронте. По заводу понеслись радостные слухи о