"Зое Дженни. Комната из цветочной пыльцы " - читать интересную книгу автора

степени действует на меня успокаивающе, и с этого момента я решаю думать,
что она - моя сестра.
"Лучано", - представляется он и протягивает мне руку. Братья
ухмыляются, снова и снова оборачиваясь к нам. Лучано слышал, будто муж моей
сестры погиб в аварии. Он лично видел место катастрофы, внизу, у подножия
холма. Я молча киваю. Когда автобус подъезжает к этому месту, Люси всегда
напряженно отворачивается от окна. Уже много раз мы проезжали мимо и
молчали. Там, где сгорела машина, - островок почерневшей земли. От тела
Алоиса не осталось ничего. Даже пепла. Его сразу же развеяло ветром.
"Потеряла управление и взорвалась" - так записано в полицейском протоколе.
Никому и в голову не пришло, что он мог сделать это намеренно. Люси так
долго рассказывала доктору Альберти об этом ужасном несчастном случае, что в
конце концов сама в него поверила. Скорее всего, Алоис уже давно думал о
том, как покончить с собой. В подвале, смешивая краски, за ужином, по утрам,
проснувшись рядом с Люси, эмбрионом свернувшейся возле него. И даже
рассеянно стоя у окна и спрашивая меня, может ли дом, как старый человек,
неожиданно превратиться в развалину. Он уже тогда знал ответ. Через два
дня - я смотрела телевизор - зазвонил телефон.
"Городская больница. Люси и Алоис Хагенбах - ваши родители?" - спросил
женский голос. Я ничего не понимала. На экране телевизора две враждующие
молодежные группировки избивали друг друга на заброшенном фабричном поле.
"Да, то есть... нет, в общем, Люси моя мама".
"Господин Хагенбах попал в тяжелую аварию, ваша мама лежит у нас", -
продолжал голос. В автобусе, по дороге в госпиталь, застывшим взглядом я
смотрела в окно и видела сточную канаву; из трещин в раскореженном асфальте
пробивалась трава, я считала скомканные пачки из-под сигарет, мешки с
мусором. Уже у самого города на дороге лежала дохлая, вздувшаяся от жары
кошка, подметенная кем-то к обочине. Я не сомневалась в том, что Алоис сам
устроил эту аварию. Хорошо помню темно-красный вестибюль в госпитале, кафе,
в котором сидели старые тетки в длинных пестрых ночных рубашках: десертными
вилками они разминали большие куски торта и запихивали их в рот. До сих пор
слышу их хлюпающие смешки. Помню, как впилась взглядом в табличку с фамилией
"Язинович", ожидая, когда эта женщина в регистратуре найдет в компьютере
номер палаты Люси. "Палата 237", - сказала она таким мягким голосом, который
идеально подошел бы для чтения детских сказок. "Вы правда читаете своим
детям сказки из "Тысячи и одной ночи"?" Кажется, я действительно задала ей
этот вопрос. Помню, она так близко наклонилась ко мне, что я почувствовала
на лице ее теплое дыхание, вызвавшее у меня представление о корзине
свежевыстиранного белья; она сказала: "Не надо бояться, вашей маме уже
лучше. Она в палате 237". Все то время, пока я бежала по бесконечным
коридорам мимо розоватых банкеток, блестящих фикусов и медсестер, которые,
словно сомнамбулы, толкали перед собой каталки - на них виднелись только
холмики из коричневых шерстяных одеял, - я постоянно думала о синьоре
Язинович, думала о том, что она будет здесь всегда и всегда будет читать
сказки из "Тысячи и одной ночи". Довольно долго я плутала по лабиринту
коридоров, пока не отыскала палату 237, но, очутившись перед дверью, я не
спешила входить. Зачем торопиться? Алоиса, этого укрытия, за которым Люси
могла спрятаться, больше не было. Я стояла перед гладкой белой дверью и
представляла себе, что жизнь Люси с этого дня будет проходить перед моими
глазами и перестанет быть непостижимой тайной, что, как вечно голодный