"Зое Дженни. Зов морской раковины " - читать интересную книгу автора

выведена на отдельном деревянном кубике.
Элиза не решалась посмотреть в глаза господину Розенбергу,
требовательно повернувшемуся к ней. Скрестив руки на груди и откинувшись на
спинку стула, она смотрела мимо него в окно. Окно было приоткрыто, ветер
ритмично раскачивал занавески, они то надувались, то снова собирались в
складки. Элиза подсчитывала секунды между отдельными порывами ветра. В это
время голос господина Розенберга разносился по кабинету, он вещал с обычной,
уже хорошо знакомой Элизе мягкой настойчивостью, с какой спасатели
обращаются к жертвам несчастного случая. Элиза еще ни разу на него не
отреагировала. Говорить - это было не для нее. Какие-то люди обмениваются
словами, чтобы заслужить ответную улыбку, и некоторые фразы, словно в
погоне, несутся друг за другом, будто желая прогнать собеседника прочь. Но,
по сути, было совершенно безразлично, что, когда и как говорить. - Элиза
видела в этом игру, при помощи которой люди убивали время. Люди жонглировали
словами как стеклянными шарами, и если шары вдруг падали и разбивались, им
вдогонку бросали новые - и ничего не менялось. Элиза молчала; она была горда
собой, если целый день могла обойтись без единого слова. С бабушкой ведь
тоже никто не разговаривал. Жители деревни погружались в каменное молчание,
как только она приближалась к ним, но стоило Августе свернуть в улочку,
ведущую к амбару, и скрыться из глаз, они тотчас открывали рты и принимались
злословить о ней. Элиза была уверена, что бабушка умерла из-за этого. Никто
из деревни не пришел на ее похороны, и перед могилой Августы пастор сам себе
проговорил необходимые слова, сожалея, что в такой чудесный весенний день
приходилось кого-то хоронить. Земля, которую сыпали на гроб, твердо и глухо
стучала по дереву. Элиза все время смотрела на вырытую могилу, на гроб в
ней, и в какой-то момент ей захотелось попросить могильщиков, чтобы они
наконец остановились.

- Элиза, - произнес господин Розенберг, и еще раз погромче: - Элиза! -
Его голос прозвучал резко. Он оперся обеими руками о край стола.
- Ты слишком много мечтаешь, - сказал он с упреком, словно желая
напомнить ей о строгом запрете.
Господин Розенберг сложил из кубиков имя Элизы. Он вынул из ящика
кубики с буквами ее имени и выложил их на середину стола, один за другим,
будто построил стену.
- Можешь произнести это слово? Элиза покачала головой и посмотрела в
окно. За окном смеркалось. Занавески уже не двигались. Господин Розенберг
поднялся и указал рукой на дверь, давая понять, что занятие окончено.

Однажды утром Элиза спустилась с чердака раньше обычного. Розенберги
еще спали, только в кухне горел свет. Там уже орудовала Юлия, она готовила
завтрак. С заспанно-смущенным видом Элиза подошла к Юлии и протянула ей
окровавленную простыню. В школе Элиза часто слышала, как девочки говорили об
этом событии, и та, с которой оно происходило, с гордостью сообщала о нем
другим. Существовала негласная граница между теми девочками, у кого это уже
было, - они делились этим между собой как одной общей тайной - и теми, у
кого этого еще не было и кто в глазах посвященных был всего лишь младенцем,
достойным снисходительной улыбки. Если какая-нибудь девочка утверждала, что
у нее это началось, старшие отводили ее на перемене в туалет, там нужно было
привести доказательства. Одну девочку сильно побили за то, что она