"Борис Степанович Житков. Мышкин (детск.)" - читать интересную книгу автора

в загривок и замер, напружинясь. Казалось, тронешь - и из него брызнет
кровь. Он на мгновение поднял на меня ярые глаза. Кролик еще бился. Но вот
он дернулся последний раз и замер, вытянулся. Мышкин вскочил на лапы, он
сделал вид, что будто меня нет рядом, он озабоченно затрусил с кроликом в
зубах. Но я успел шагнуть и наступил кролику на лапы. Мышкин заворчал, да
так зло! Ничего! Я присел и руками разжал ему челюсти. Я говорил "тубо" при
этом. Нет, Мышкин меня не царапнул. Он стоял у ног и ярыми глазами глядел на
свою добычу. Я быстро отхватил ножом лапку и кинул Мышкину. Он высокими
прыжками ускакал в бурьян. Я спрятал кролика в карман и сел на камень. Мне
хотелось скорей домой - похвастаться, что и мы с добычей. Чего твои ракушки
стоят! Кролик, правда, был невелик! Но ведь сварить да две картошки, эге! Я
хотел уже свистнуть Мышкина, но он сам вышел из бурьяна. Он облизывался,
глаза были дикие. Он не глядел на меня. Хвост неровной плеткой мотался в
стороны. Я встал и пошел. Мышкин скакал за мной, я это слышал.
Наконец я решил свистнуть. Мышкин с разбегу, как камень, ударился в мою
спину и вмиг был на плече. Он мурлыкал и мерно перебирал когтями мою шинель.
Он терся головой об ухо, он бодал пушистым лбом меня в висок.
Семь раз я рассказывал мальчишке про охоту. Когда легли спать, он
попросил еще. Мышкин спал, как всегда, усевшись на меня поверх одеяла.
С этих пор дело пошло лучше: мы как-то раз вернулись даже с парой
кроликов. Мышкин привык к дележу и почти без протеста отдавал добычу.

...И вот однажды я глядел ранним утром в заплаканное дождем окно, на
мутные тучи, на мокрый пустой огородишко и не спеша курил папироску из
последнего табаку. Вдруг крик, резкий крик смертельного отчаяния. Я сразу же
узнал, что это Мышкин. Я оглядывался: где, где? И вот сова, распустив
крылья, планирует под обрыв, в когтях что-то серое, бьется.
Нет, не кролик, это Мышкин. Я не помнил, когда это я по дороге захватил
винтовку, - но нет, она круто взяла под обрыв, стрелять уже было не во что.
Я побежал к обрыву: тут ветер переносил серый пушок. Видно, Мышкин не сразу
дался. Как я прозевал? Ведь это было почти на глазах, тут, перед окном,
шагах в двадцати? Я знаю: она, наверное, сделала с ним, как с зайцем: она
схватила растопыренными лапами за зад и плечи, резко дернула, чтобы поломать
хребет, и живого заклевала у себя в гнезде.
На другой день, еще чуть брезжил рассвет, я вышел из дому. Я шел
наудачу, не ступая почти. Осторожно, крадучись. Зубы были сжаты, и какая
злая голова на плечах! Я осторожно обыскал весь берег. Уже стало почти
светло, но я не мог вернуться домой. Мы вчера весь день не разговаривали с
мальчишкой. Он сварил ракушек, но я не ел. Он спал еще, когда я ушел. И пса
моего цепного я не погладил на его привет; он подвизгнул от горечи.
Я шел к дому все той же напряженной походкой. Я не знал, как я войду в
дом. Вот уже видна и собачья будка из-за бугра, вот пень от спиленной на
дрова последней акации. Стой, что же это на пне? Она! Она сидела на пне,
мутно-белого цвета, сидела против моего курятника, что под окном.
Я замедлил шаги. Теперь она повернула голову ко мне. Оставалось шагов
шестьдесят. Я тихо стал опускаться на колено. Она все глядела. Я медленно,
как стакан воды, стал поднимать винтовку. Сейчас она будет на мушке. Она
сидит неподвижно, как мишень, и я отлично вижу ее глаза. Они - как ромашки,
с черным сердцем-зрачком. Взять под нее, чуть пониже ног. Я замер и тихонько
нажимал спуск.