"Джеймс Джонс. Отныне и вовек (об американской армии) [H]" - читать интересную книгу автора

горнист.



3

В восемь утра, когда Пруит еще укладывал вещи, старшина Милтон Энтони
Тербер вышел из канцелярии седьмой роты. Натертый паркет коридора тянулся
от выходившей на казарменный двор галереи до комнаты отдыха, окна которой
были обращены на улицу. Тербер остановился у двери на галерею, прислонился
к косяку, закурил и, сунув руки в карманы, смотрел, как на дворе строятся
на занятия солдаты с винтовками. Он стоял, подставив лицо падающим с
востока косым лучам и впитывая свежую утреннюю прохладу, уже отступавшую
перед зноем очередного жаркого дня. До весеннего сезона дождей оставалось
совсем немного, но весь февраль будет жарко и сухо, как в декабре. А потом
зарядят дожди, все пропитается сыростью, ночи станут холодными, кожаные
ремни и седла придется без конца покрывать смазкой, безнадежно борясь с
плесенью. Он только что заполнил ротную суточную ведомость, отправил ее в
штаб полка и теперь лениво потягивал сигарету, глядя, как рота строем
отправляется на занятия. Было приятно, что он не шагает вместе с ротой, а
может спокойно покурить и лишь после этого пойдет на склад, где его снова
ждет уйма работы, на этот раз вовсе не входящей в его обязанности.
Он бросил окурок в плоскую железную урну, покрашенную красной и черной
краской - цвета полка, - и проводил взглядом роту. Когда хвост колонны
скрылся за воротами, Тербер шагнул с невысокого порога на гладкий бетонный
пол и прошел по галерее до склада.
Милтону Энтони Терберу было тридцать четыре года. За восемь месяцев
службы в седьмой роте старшина Тербер скрутил роту в бараний рог и стал
там хозяином. Он любил напоминать себе об этом достойном восхищения
подвиге. Работать он умел и вкалывал за десятерых - об этом он тоже любил
себе напоминать. Помимо всего прочего, ему удалось навести дисциплину, и
он вытащил роту разгильдяев из трясины, куда ее завела мягкотелость
начальства. Честно говоря, если поразмыслить - а он размышлял об этом
довольно часто, - не было на свете человека, который так отлично
справлялся бы с любой работой, как Милтон Энтони Тербер.
- Монах уже в келье, - ядовито усмехнулся он, входя в приоткрытую
двустворчатую дверь. Секунду ему пришлось постоять, чтобы после яркого
солнечного света глаза привыкли к темноте склада, где не было окон, а две
лампочки, повисшие на концах проводов двумя пылающими слезами, лишь
подчеркивали унылый мрак. Высокие, под самый потолок, шкафы, бесчисленные
полки и горы ящиков плотно обступали самодельный письменный стоя, за
которым сидел Никколо Лива, рядовой первого класса, специалист четвертого
разряда. Его тонкий нос жирно поблескивал в лужице света от настольной
лампы. Хилый и такой бледный, словно вместо крови ему в вены вкачали
тусклый сумрак его владений, Лива старательно тюкал двумя пальцами на
пишущей машинке.
- Тебе бы, Никколо, власяницу и бадью с пеплом, хоть завтра причислили
бы к лику святых, - сказал Тербер, которого любящая мать назвала в честь
святого Антония.
- Иди к черту, - не отрываясь от машинки, огрызнулся Лива. - Этот