"Джеймс Джонс. Отныне и вовек (об американской армии) [H]" - читать интересную книгу автора

его отправят назад в Штаты и поместят в богадельню для старых солдат или в
какой-нибудь госпиталь Управления по делам ветеранов, а это еще хуже.
На памяти Пруита таких случаев было немало. Если долго варишься в одном
котле, рано или поздно узнаешь то, о чем посторонним не рассказывают. Но
когда наблюдаешь со стороны, у тебя появляется ощущение, с каким смотрят
на раненого: эти оторванные руки - не мои, с другими такое может
случиться, а со мной - никогда!
Он чувствовал себя как человек, который, полностью потеряв память,
вдруг очнулся в чужой стране, где никогда до этого не был: он слышит
непонятный язык и лишь смутно, в полубреду, вспоминает, что его сюда
привело. Как ты здесь оказался? - спрашивает он себя. Что ты делаешь среди
этих странных, незнакомых людей? И боится услышать ответ, который сам же
себе подсказывает.
Да что же это такое? - мучился он. Может, ты ненормальный? Твои-то беды
никого не волнуют. Почему ты должен быть не как все? Но ведь бокс никогда
не был его призванием. Его призвание - горн. Спрашивается, чего ради он
сунулся сюда и корчит из себя боксера?
После истории с Дикси Уэлсом жизнь Пруита все равно, наверно, сложилась
бы точно так же, даже если бы его не преследовала память об обещании,
которое он дал умирающей матери. Но давнее бесхитростное обещание решило
все окончательно. Потому что простодушный мальчик понял его не как
баптистскую заповедь, а буквально.
Если подумать, рассуждал он, весь бокс сводится к тому, что ты
причиняешь другому боль по своей воле и главное - без крайней нужды. Двое
парней, которым не из-за чего враждовать, выходят на ринг и стараются
искалечить друг друга, чтобы пощекотать нервы слабакам. А для приличия
этот мордобой называют спортом и даже ставят деньги на победителя. Никогда
раньше он не смотрел на бокс такими глазами, а ведь больше всего на свете
не любил выставлять себя на посмешище.
Спортивный сезон к тому времени кончился, и он вполне мог до следующего
декабря никому не сообщать о своем решении. Он мог бы держать язык за
зубами и почивать на пОтом добытых лаврах, пока не придет время снова
доказать свое право на них. Но для этого ему недоставало "честности".
Недоставало "честности", чтобы одурачивать других, раз сам он отказался
ходить в дураках. Не было у него замашек тех "честных" людей, к которым
успех приходит легко и просто.
Вначале, когда он объяснил, почему бросает бокс, ему не поверили.
Потом, убедившись, что он всерьез, решили, что он подался в спорт только
корысти ради, а на деле его не любит, не то что все они; и в пылу
праведного негодования его турнули из сержантов в рядовые. Потом, когда он
не попросился назад в команду, растерялись, ничего не понимая. И тут его
начали захваливать, донимали расспросами, вызывали на разговоры по душам,
объясняли ему, какой он замечательный боксер, втолковывали, что, мол, на
него так надеются, а он решил всех подвести; загибали пальцы, напоминая,
чем он обязан своему полку, доказывали, что ему должно быть очень стыдно.
Навалились на него всем скопом и ни за что не хотели оставить в покое. И
тогда-то он перевелся.
Он перевелся в тот полк, потому что там была лучшая команда трубачей во
всем гарнизоне. Никаких проблем не возникло. Стоило им услышать, как он
играет, и ему тотчас оформили перевод. Им позарез был нужен хороший