"Джеймс Джонс. Отныне и вовек (об американской армии) [H]" - читать интересную книгу автора

обиды лицом. Он прошагал на кухню и громко хлопнул дверью, но до этого
успел наорать на Маджио, чтобы тот, идиот безмозглый, убрал с дороги свой
идиотский бак. И все вокруг Пруита вновь ожило.
- Что я тебе говорил! - подмигнул ему Маджио.
Пруит усмехнулся, щелчком послал окурок с галереи во двор и выдохнул
последнюю затяжку, глядя, как на солнце кольца дыма вдруг стали объемными,
четко очерченными во всех своих бесконечных извивах. Прямо как седьмая
рота, подумалось ему: на первый взгляд все понятно и просто, а подсветить
- и тут же проявятся скрытые оттенки и бесконечные хитросплетения, которые
теперь опутают и его.
Не успел окурок упасть на землю, как из окна раздался зычный окрик
Тербера:
- Пруит, заходи!
Пруит не мог побороть восхищения: до чего же точно Тербер его вычислил.
Откуда Тербер знает, что он уже ушел из комнаты отдыха? В
сверхъестественной интуиции Цербера было что-то жутковатое и недоброе.
Пруит продел руку под ремешок шляпы, чтобы никто не украл ее, пока он
будет в канцелярии, подтянул шляпу к плечу и вошел в дверь.
- Рядовой Пруит по вашему распоряжению прибыл, сэр, - отчеканил он
уставную формулу, и все, что в нем было от живого человека, в тот же миг
пропало, осталась лишь пустая бескровная оболочка.
Признанный кумир любителей спорта на Гавайях, капитан Динамит Хомс
строго повернул голову к стоящему перед ним солдату. У Хомса было
вытянутое лицо с выступающими скулами и орлиным носом, волосы над высоким
лбом гладко зачесаны наискось, прикрывая намечающуюся плешь. Не глядя на
Пруита, Хомс взял со стола приказ о переводе.
- Вольно, - скомандовал он.
Стол Хомса стоял напротив двери, а слева, под прямым углом к нему,
стоял стол старшины, и там, опираясь на согнутые локти и чуть подавшись
вперед, сидел Милт Тербер. Перейдя из стойки "смирно" в положение
"вольно", Пруит заложил руки за спину и мельком покосился на Тербера. Тот
ответил ему пристальным взглядом, в котором светилось зловещее ликование;
он весь как-то подобрался, и казалось, только ждет минуты, чтобы напасть.
Капитан Хомс повернулся на вращающемся стуле вправо и сурово глядел в
окно, выставив на обозрение Пруиту свой профиль - выпирающий подбородок,
жесткие губы и резко очерченный хищный нос. Потом он крутанулся на
заскрипевшем стуле и заговорил.
- Я, Пруит, взял себе за правило всегда лично проводить первую беседу с
моими новыми солдатами, - сурово сказал он. - Не знаю, как там было
принято у вас в команде горнистов, но в моей роте все четко по уставу. С
теми, кто сачкует или ерепенится, мы соплей не разводим. Не хотят служить
на совесть, пусть сидят в гарнизонной тюрьме.
Он замолчал, сурово поглядел на Пруита и скрестил обтянутые сапогами
ноги. Шпоры на сапогах звякнули, словно поддакивая. Капитан Хомс, оседлав
любимого конька, постепенно входил во вкус. Его орлиное лицо говорило
Пруиту: "Перед тобой настоящий вояка, который не боится разговаривать с
солдатами на их же языке, не выбирает выражений и понимает своих ребят".
- У меня в роте все налажено как часы, - продолжал Хомс. - И пусть
только какая-нибудь сука попробует этот порядок поломать! Если же солдат
служит на совесть, ни в чем не проштрафился и делает то, что я ему