"Бен Джонсон. Стихотворения " - читать интересную книгу автора

и т. д. и т. п. Своим искусством поэт заставляет читателей ощутить
неповторимую атмосферу встречи друзей-интеллигентов, читающих за столом
римских классиков и ведущих непринужденную беседу. Как утверждают
исследователи, Марциал в своих эпиграммах противопоставлял изысканную
простоту застолья безвкусной роскоши >пиров, описанных в "Сатириконе"
Петрония {Trimpi W. Ben Jonson's Poems. A Study of the Plain Style.
Stanford, 1962. P. 188.}. Банкеты под стать этим пирам устраивались и в
современном Джонсону Лондоне. Одако для английского поэта важнее другое -
идеал интимного содружества умов, который противостоит упадку нравов его
эпохи. Противоречие мудреца-стоика и мира выражено здесь в легкой, слегка
игривой форме. Но обращение Джонсона к учению стоиков носило принципиальный
характер. Влияние стоицизма было достаточно широко распространено в эпоху
Возрождения и в XVII веке и затронуло многих английских художников той поры.
В творчестве Джонсона оно особенно явно сказалось именно в лирике. Поэт был
не склонен абсолютизировать вселенский хаос. Разладу современности Джонсон
не только противополагал мифологизируемую им в духе "золотого века"
античность, он считал, что художник, видящий неустройство мира, должен
стараться как можно ближе подойти к идеалу стоического мудреца,
возвышающегося над бурями судьбы. И с течением времени подобные настроения
все более усиливались в лирике поэта.
Сатирический запал "Эпиграмм" Джонсона был гораздо мощнее, чем у
Марциала. Римский поэт принимал мир таким, как он есть, иронизируя над его
пороками, но ничего не утверждая и не отрицая. Для Джонсона же пафос
отрицания и утверждения составлял суть его видения мира, и все стихотворения
сборника легко делятся на две половины: в одних поэт бичует порок, в других
- воздает хвалу добродетели {Gardiner J. К. Craftsmanship in Context. The
Development of Hero Jonson's Poetry. The Hague, 1975. P. 12.}.
Объектом сатиры Джонсона становятся придворные, провинциальные сквайры,
охотники за богатыми невестами, занудные пуритане, ростовщики, алхимики,
сводники, продажные адвокаты, бездарные поэты-плагиаторы, светские модницы,
доносчики-осведомители, игроки в кости и т. д. Эти плуты и глупцы служат как
бы эскизами к картине нравов Лондона, которую Джонсон с таким мастерством
развернул в своих комедиях. Однако, несмотря на многочисленные бытовые
подробности, в этой пестрой галерее трудно разглядеть отдельные лица. Такое
отсутствие "фокуса" и предполагалось поэтом. В духе классицизма он
сознательно приблизил отрицательные персонажи своих эпиграмм к типам,
которые и подвергаются сатирическому осмеянию.
Образцы добродетели, как правило, названы поэтом по именам; это вполне
реальные люди, современники Джонсона, разного рода знатные особы и собратья
по перу. Но и они тоже приближены к типу идеального друга,
вельможи-покровителя или поэта. И хотя по манере письма эти эпиграммы совсем
не похожи на стихотворения на случай Донна, их герои обычно также превращены
в отвлеченный образец совершенства. (Так, например, Донн в посвященных ему
эпиграммах изображен идеальным поэтом, но читатель не получает никакого
представления о том, в чем своеобразие его поэзии и как ее оценивает
Джонсон. Узнать об этоммы можем только из его прозы.) Истинное чувство
прорывается лишь в немногих из подобных стихотворений, прежде всего в
эпитафиях - в "Эпитафии на С. П." и особенно в эпитафии "Моему первому
сыну", где за нарочитой сдержанностью эмоций скрывается неподдельная горечь
скорби: