"Анатолий Жуков. Судить Адама! " - читать интересную книгу автора

Лапкин опасливо поднялся.
- Мы отведать хотели, дедушка... Мы маненько. Дядя Степан Бугорков
подбил, я не хотел. Вот ей-богу!
- Тьфу! - Монах презрительно плюнул ему под ноги и увидел, что Лапкин
стоит босиком и что-то делает руками сзади. - Повернись спиной!
- Не надо, дедушка, я больше не буду, ей-богу!
- Внучек нашелся. Повернись, говорю!
Лапкин со стыдливой церемонностью повернулся, и Монах, грешник, не
удержался от смеха, а медлительный Чернов покачал головой: Лапкин старался
прикрыть одной рукой белые ягодицы, а другой подбирал свисающие длинные
лоскутья - от штанов сзади осталась только опушка, стянутая ремнем.
- Молодец Дамка! - похвалил Монах. - Таких стервецов душить надо без
разговору.
Чернов не одобрял такой крайности, но и не осуждал Монаха: где нет
строгости, там и твердого порядка не добьешься. Положим, одной строгостью
порядка тоже не наведешь, сознательность должна быть, но опять же
сознательностью без строгости ничего не сделаешь. Она, сознательность-то, у
каждого своя, а строгость Монаха, как закон, одна для всех.
Бесшумной тенью появился в сопровождении маленького Феди-Васи
квадратный Бугорков, тоже, как и Лапкин, босой. Вот почему не слышно было
второго топота. Этот, если в сапогах, бухал бы на всю ивановскую округу.
- Еще один, стало быть, - сказал Монах. - Пошли тогда ближе к свету.
- Одноделец будет, - сказал Федя-Вася. - А одноделец, он кто? Сообщник
преступника. А сообщник кто? Такой же преступник. А ну оба - шагом марш к
"Лукерье"!
- Я на стреме стоял только, - пробурчал Бугорков, мелко ступая босыми
ногами: мокрая от росы трава была прохладной. - Степка, сопляк, меня подбил,
ити его мамушку.
- Врет, ей-богу, врет! Он первый: давай, говорит, закуску сорганизуем.
- Ну и что? Я про закусь в общем сказал, а ты сразу к этой рыбе
обратился. Может, я огурцов хотел на закусь. Рыбу-то, ее варить еще надо,
жарить, а огурцы режь и ешь. А можно кусать не резамши.
- Ку-усать! А ножик кто мне точил? Для огурцов, да?
Они вышли к кафе "Лукерья", встали под лампочкой у раздаточного окна, и
Федя-Вася достал болтавшуюся у колен планшетку, раскрыл ее, не торопясь,
стал раскладывать на прилавке вооружение: папку для протоколов, двуствольную
самописку, очки.
Тут все было ясно. Мужики хотели взять себе долю от общей добычи (они
считали ее общей, поскольку помогали засовывать голову в цистерну), но не
учли, что она умеет защищаться. Едва Лапкин с ножом прикоснулся к ней, его
током отбросило в сторону метра на два. А может, от неожиданности сам
отскочил. Он хотел бежать, но упал и не мог подняться, даже крикнуть не мог.
- Как это не мог, когда заорал, будто тебя режут.
- Это я потом, когда собака схватила.
- А собака-то как узнала? Мы же на цыпочках подкрадывались, босиком,
тихохонько.
- Хватит пререкаться, - приказал Федя-Вася. - Нас дело ждет, а не
пустое говоренье. Какое дело? Во-первых, составим подробный протокол...
Монах усмехнулся:
- И тут бумаги. Ты что, не видишь, что это сволочи?!