"Анатолий Жуков. Судить Адама! " - читать интересную книгу автораже тропками кружит, в том же темном лесу жизни блукает.
Монах наклонился к костру, посовал в середину его несгоревшие концы сучьев, подкинул еще несколько веток сушняка и опять уставился на огонь. Дамка сидела рядом и, следя за прыгающими и качающимися языками пламени, не по-собачьи серьезно думала о чем-то большом и важном. А может, и не думала, потому что, как и хозяин, была просто заворожена огнем. Великое, ни с чем не сравнимое действие производит теплое, пляшущее пламя костра. Чернов, Монах и его Дамка очарованно и бездумно глядели на огонь (вот так еще смотрят на текучую воду) и, отрешенные от всего мира, от самих себя, были сейчас родными и равными не только друг другу, но и земле, костру, воде, безмолвному лесу, молодому месяцу - всему окружающему миру. Они не сознавали этого, они вообще сейчас ничего не сознавали, потому что в эти минуты отключается ненужный разум, со всеми его заботами, страхами и радостями, они даже ничего не чувствовали, если не считать идущей от костра пахучей солнечной теплоты и уюта, потому что их самих не было, они растворились в этом молчащем мире, стали его частичками, но не отдельными, не отъединенными каждая своей оболочкой, а слитными в одно целое, бесконечное и безначальное. И было это безразмерное живое целое почти не познанным, не имеющим названия, драматичным, и видимым проявлением его стал вот этот чарующий древний процесс: изгибались и ворочались на красных углях охваченные жарким пламенем ветки, с треском разлетались в пахучем дыму золотые искры, качались, то вытягиваясь, то приседая, живые лепестки огня, и было от костра тепло и светло среди ночного сумрака безбрежного мира. И когда позади них раздался тревожный человеческий крик, а впереди, в заливе, разъединенном мире в своей индивидуальной сущности, опять сблизились этим предупреждающим криком опасности, и Дамка, как самая близкая к изначальному, самая чуткая, угрожающе гавкнула и отважно кинулась на крик, защищая хозяина и его товарища, а за Дамкой вскочили старики. Монах был проворней в этом деле - егерь, охотник - и агрессивней по характеру, он зарядил на ходу двустволку и бабахнул в небо из одного ствола, чтобы ободрить Дамку и остановить прокравшегося к рыбе злодея. И сделал он правильно. Тут же послышался сдавленный крик, шумная возня, рычанье Дамки и уже отчаянное: "Караул, убивают!" Голос мужской, знакомый. Монах, задыхаясь, остановился. У водовозной машины, рядом с длинным транспортером, Дамка катала по траве Степку Лапкина. Он втянул голову в плечи, защищая лицо и шею, неловко отбивался от наседавшей овчарки и кричал суматошно: - Караул! Разбой! Спасите!... Да что же ты, тварь такая... Ой-ёой-ёой! А в сторону колхозной уткофермы удалялся топот, угадывались две человеческие фигуры. А топот почему-то был одного человека. Монах оттащил за ошейник разгоряченную Дамку и услышал отдаленный крик: - Стой, стрелять буду! - Это приказывал Федя-Вася. Подошел запыхавшийся Чернов, увидел сидящего на траве Лапкина. - Кого тут убивают, тебя, что ли? - Убери волкодава, дядя, убери скорее, дедушка! - Лапкин, сидя, пятился к машине. - Мы же так только, шутейно. Убери зверя! Монах подтянул за ошейник овчарку к ноге, презрительно бросил: - Вставай, басурман. И не дрожи. Умел пакостить, умей и отвечать. |
|
|