"Александр Кабаков. Сочинитель" - читать интересную книгу автора

крепко зажмурившись, ему так и не удалось приучить ее держать глаза
открытыми, она взвизгивала все громче и при этом скалилась, обнажая и
зубы, и десны, и он уже знал, что сейчас будет, приготовился, напрягся,
упершись в матрас выпрямленными руками, - и она извернулась, мгновенно
стекла, съехала вниз, а он, выгнувшись, тут же почувствовал чуть-чуть, не
больно сжавшиеся зубы и язык, двинувшийся по кругу.
Красное, лиловое, золото, дым. Сергей застонал, взлетел над нею - и
рухнул рядом на спину.
Тут же дверь номера открылась, и вошли двое. Сергей узнал в них
русских немедленно - хотя никаких русских здесь не было и быть не могло.



2

Обязательно привяжутся к тому, что она черная. Будь она брюнеткой,
рыжей, хоть зеленоволосой - это стерпела бы любая, но черная кожа будет
слишком сильной метой, все начнут ломать голову еще при чтении, а потом
кто-нибудь и прямо спросит. Мол, это кто же? Где же? Откуда такой опыт по
части дымящихся негритянских волос?..
И, конечно, не миновать обиженного, повернутого внутрь взгляда,
молчания, потом слез, тихо ползущих от уголков глаз вдоль носа красивыми
каплями и расплывающихся в бесформенную мокроту в складке возле рта.
Никогда не поверю, теперь я уже точно знаю, что у тебя с нею роман все это
время. У тебя-то сил не хватит? А то я не знаю тебя, это ты кому-нибудь
рассказывай насчет сил, а не мне. Потом слезы все-таки высохнут, только
останется обиженное выражение, а глаза уже просияют. Не пиши больше
такого, ладно? Мне от этого ущерб. Ишь ты, будет каких-то черных
расписывать и воображать их в постели! Меня воображай... Это и есть ты,
везде ты, только я придумываю разные воплощения тебя - какие могу
вообразить... А, значит, ее ты можешь вообразить? Значит - было! Да не
было, если б было, я бы тебе сказал, я же тебе все рассказал, что было...
И что помню... "Помню!" Ты бабник, я тебя ненавижу. А я тебя люблю.
Правда? Правда, и ты сама знаешь, а ты меня любишь? Любишь - любишь. Скажи
так еще раз. Как? Скажи "любишь - любишь". Любишь - любишь. Еще. Любишь -
любишь. Еще. Любишь - любишь, а ты уже опять? Да. Опять можешь? Я всегда
могу с тобой, помнишь, в Риге мы оба уже спали, а я мог еще и во сне.
Скорей, ну, скорей. У нас с тобой никогда не будет революции. Почему?
Потому что у нас верхи всегда могут, а низы всегда хотят. Ты болтун. Я
молчу. Нет, говори, говори что-нибудь. Потом. Потом. Говори. Говори. Я
говорю, я люблю тебя. Люблю. Девочка, милая, солнышко, люблю тебя. Говори.
Люблю. Говори, говори. Люблю, люблю.
У себя дома она такая же, как в пыльной полузаброшенной мастерской,
ей не мешают тени и следы домашних, все время лезущие в глаза, женщины
устроены куда проще, смотрят на адюльтер трезвее, однажды она
сформулировала это раз и навсегда - ведь никому никакого ущерба, если
никто ничего не знает, значит, надо только, чтобы никто ничего не знал,
надо все устроить, продумать и ничего не бояться.
За окнами, наверное, день, солнечно, микрорайон пуст, только бредет
по школьному двору пацан-прогульщик, да сквозняки гуляют в проемах,