"Александр Кабаков. Поход Кристаповича." - читать интересную книгу автора

- и даже не гнали из метро - к еще большему их удивлению. Впрочем, много
чего было вокруг, что удивляло людей, хорошо понимающих, по их
собственному мнению, обстановку, и что совсем не удивляло, к примеру,
Мишку, все происходящее прикидывавшего на универсальные мерки если не
"Графа Монте-Кристо", то хорошо памятного бегущем Эрфурта или Магдебурга:
безумие не подчиняется правилам... Служащие и милиция центральных станций
терпели и даже любили старика - он стал чем-то вроде метрополитеновского
раввина, с которым шли советоваться о подпольном аборте и прописке
казанской родни, о ссуде у знакомого под облигации и о достоинствах
постановки "Свадьба с приданым" и прелести актера Доронина. Старик
советовал, черпая мудрость из Конфуция и танских поэм - мудрость темную и
невнятную, как и положено раввинской мудрости. Но именно невнятность и
многозначность, как ни странно, больше всего и нравились сержантам и
дежурным но станциям...
Мишка познакомился с дядей Исаем в букинистическом, сошелся очень,
старик его полюбил на удивление здравой любовью человека беспомощного к
сильному. Мишка же отдыхал с интеллигентным безумцем от строительных
сослуживцев и девушек с высоко зачесанными надо лбом волосами и твердым
матом вполголоса.
Наконец Кристапович решил оторвать ребе от забавы.
- Посоветоваться хочу, дядя Исай, - сказал Мишка и тихо, но не
шепотом, в чрезвычайно кратких словах и без предисловий изложил весь свой
дальнейший план. Старик слушал внимательно и никак не проявляя отношения,
но если бы кто-нибудь сейчас заглянул в его обычно блуждающие в слабой
улыбке глаза, очень бы удивился: взгляд сумасшедшего был ясен, тверд,
сосредоточен, как у шахматиста над задачей.
- Другому бы отсоветовал вообще, - сказал дядя Исай, дослушав Мишку,
- вас же, Михаил Устинович, одобряю полностью и верю в абсолютный успех.
Знаю вашу биографию, особенно военную, знаю ваши аналитические возможности
и прекрасные спортсменские качества, и потому одобряю и даже не имею
добавить чего-либо существенного. Разве что одно: никаких отступлений от
обдуманного и каждый этап - обязательно до конца, до полного исключения
всяких последствий. Смерть, Михаил Устинович - не более, чем прекращение
того, что уже как бы прекратилось в ином времени. Особенно смерть врага...
Во времена танских династий...
Тут Мишке пришлось выслушать небольшую лекцию с цитированием стихов,
принадлежащих перу императоров, но минут шесть он вытерпел - это было
неизбежное зло при общении с дядей Исаем, да и не такое уж зло, поскольку
в этих бессмысленно изящных стихах и прозрачно пустых изречениях удалось с
помощью старца кое-что почерпнуть для продумывания отдельных деталей...
Оставив бродягу погруженным в словарь, Кристапович выбрался на
поверхность. Сизый воздух поздней московской осени прелестно пах какой-то
гарью, папиросами хорошими, что ли, или чем-то еще, что всегда было
связано для Мишки с благоустроенной, необщей жизнью в многоэтажных домах
по обе стороны начала улицы Горького, с Моховой в районе американского
посольства - короче, с хорошей жизнью. И от этого Мишке всегда делалось
грустно.
В таком настроении он и шел к машине, приткнувшейся среди загульных
"зимов" возле "Метрополя". И счастье Мишкино, что никакое настроение не
могло сделать хуже его зрение или полностью выключить внимание - война