"Александр Кабаков. Поход Кристаповича." - читать интересную книгу автора

Колькиной жены. Нынешняя, в крашеной копне сухих волос над совершенно
белым, мучного цвета лицом, с широкой спиной и низкими ногами, шла на
кухню, сразу принималась мыть тарелки и готовить еду - была она, при
внешности самой злобной из торговок, бабой доброй и Кольке невероятно
преданной - последняя, видать. Выпивали немного, Колька с большими
подробностями рассказывал о делах в тресте - хотя служил он там
начальником АХО, но все трудности в строительстве принимал близко к
сердцу. "Это друг, - думал старик, дыша какой-то новой
противоастматической гадостью, - это друг, и он может быть и таким -
любым..." Потом Колька начинал клевать носом, жена укладывала его
подремать на часок, потом они уезжали - Колька, неделикатно разбуженный,
ничего не понимал, хлопал белыми ресницами, жевал кофейное зерно, долго
искал ключ от машины...
Гораздо реже заходил Сережа Горенштейн - один из новых приятелей.
Познакомились еще тогда, в шестьдесят девятом, в той шумной и полной
глупых надежд очереди... Для Сережки она стала первой - он некоторое время
еще пошумел, и в калининской приемной, и на Пушкинской, и вывозили его
однажды на милицейском автобусе за сорок километров ночью - пока, наконец,
не сник, не притих, умеренно приторговывая своими поделками, довольно
популярными в дипкорпусе. Что-то там такое, недостаточно выдержанное он
ваял, что-то малевал, про какие-то выставки бубнил в каких-то
пчеловодствах - старик этим не интересовался, детство все это, милое
детство... Сам он, получив отказ, дергаться не стал, стал думать - но
подоспела болезнь, и думать стало бессмысленно, нужно было доживать на
пенсию по инвалидности и зарплату сторожа соседней платной автостоянки,
потом - только на пенсию... "Им повезло, - думал астматик, - у меня под
ногой оказалась банановая корка... Если бы не астма, мы бы еще посмотрели,
кто кого - у этой уважаемой конторы с Кристаповичем бывало много хлопот, и
не всегда в их пользу. Им повезло, - думал он, - им придется возиться с
похоронами..." Мысли были нелепые, он сам отлично понимал, что с
похоронами будет возиться Колька или собес, но ему было лень думать
умно...
С Сережей подружились после того,, как обнаружилось, что Кристапович
отлично помнит его еще по коктейль-холловским временам - разносторонний
Сережа играл там на рояле. Кристаповичу был симпатичен этот лихой, явно
неглупый и добрый еврей, весь в седых кудрях, сильно хромой красавец,
непременный человек всюду, где шла эта нынешняя странная московская жизнь
- на каких-то ночных концертах нового, не похожем на джаз джаза, на
вернисажах в обычных квартирах где-нибудь у черта на рогах, в
новостройках, на приемах у дипломатов, куда приглашали со смыслом,
которого Кристапович никак не мог понять...
- Многое изменилось в семидесятые, - говорил Сережа, вытаскивая
бутылку коньяка из джинсов, мудаковатых этих штанов, к которым старик так
и не притерпелся. - Многое изменилось, и контора - уже не та контора...
- Контора - это всегда контора, - говорил Кристапович. - Честное
слово, Сережа, вы ошибаетесь... Если бы вы были правы, и это была бы уже
не та контора, мы бы не здесь сейчас с вами выпивали, а там... Где-нибудь
на Майорке...
И однажды Горенштейн сказал:
- Вы были правы, Миша... Я понял - здесь нужно по-другому... И