"Майкл Кандель. Космическая опера " - читать интересную книгу автора

"Полюбовнице мясника") Бобби является Беата и поет: "Я справлюсь и сама.
Отстань же, Бобби". Потом является и Дарг Бхар в сопровождении Лейлы
Зифф-Калдер, недавно им отвергнутой и жаждущей мести. Этим ходом "сон наяву"
Дэвидсон крайне-поучительно разрубает нарративный гордиев узел (насколько
там вообще можно говорить о нарративе), с бесхитростной экономией вводя
большинство сюжетных завязок: перекрестные дуэты[3] - Бобби и Беата, Бхар и
Лейла - демонстрируют нам костяк того конфликта, что развернется в
дальнейшем. "Лишь тридцать мне, - поет Лейла, - я не старуха. Блаженство я
могу еще дарить и принимать". Бхар, не обращая на нее внимания, поет.
"Порочен я, так что же? Наплевать! Загробной жизни нет". Бобби поет:
"Сестренка, он подлец подлей подлейших! Прислушайся, я дело говорю". Беата
поет. "Отстань же наконец, любезный братец. Не лезь, куда не просят". Четыре
голоса сливаются, и по нисходящему уменьшенному септаккорду Дэвидсон вводит
лейтмотив ДНК (предвосхищающий генно-инженерный ужас акта пятого),
подхваченный струнными и одиноким гобоем; на этой красивом, задумчивом
звучании - как будто композитор с холодным цинизмом новоанглийского
деконструктивиста дистанцируется от "штурма и натиска" бурных страстей и
своевольных машин не только интеллектуально, но и эмоционально - опускается
занавес.

Акт 2

Акт второй начинается, как ни странно, с увертюры - Дэвидсон снова
дразнит нью-йоркский критический истеблишмент, особенно Кармина Гесса, этот
придирчивый столп традиции, который тоже метил - а кто не метил? - на пост
исполнительного дирижера Гринвичской консерватории. Взбираясь по музыкальной
лестнице, Дэвидсон нажил бесчисленных врагов.

Знаменитую "фирменную" прелюдию - ля-бемоль, ля-бемоль, соль[4] и
звучание субдоминанты тональности ми мажор на десять полных тактов - сменяет
presto-adagio,[5] и на теплую кабацкую атмосферу сцены "У Гарри"
накладываются нервные нисходящие арпеджио, которые скоро будут
ассоциироваться с темой отчаянного замысла Лейлы. Дэвидсон любит сплетать
контрастирующие настроения, и эта сцена отличный тому пример: малые септимы
соревнуются с чистыми квинтами, арфа капризно соперничает с контрафаготом.
Поднимается занавес, и мы оказываемся в городе бактов. Бактианский хор
поет о готовящемся вторжении в Далминианскую империю, система альфы Лебедя,
планета Криф. Наконец-то бакты прогонят этих собак-людей и переосвятят
древние подводные храмы. Капитан Провлюкс говорит Тывлику, своему
заместителю и конфиденту, что на этот раз все должно получиться: среди людей
нашелся предатель, который отключит защитное силовое поле ровно в тот
момент, когда корабли бактов вынырнут из гиперпространства. "Люди совершенно
лишены морали, - говорит Тывлик. - Они предают своих по первому же звонку.
Они готовы и собственную бабушку продать за презренный металл. Они просто
грязь". Провлюкс объясняет ему, что на этот раз дело не в деньгах. Есть
наживка и посильнее. А именно - любовь. Провлюкс и Тывлик исполняют дуэт
"Что такое любовь? Одна из человеческих глупостей". Дэвидсон, снова
показывая нос узколобым музыковедам Джуллиарда и Линкольн-центра, игриво
вводит в вокальную партию фырканье, добиваясь уникально комичного эффекта
йодля. "Когда человеческое сердце берет верх, фырк-фырк, человеческий разум