"Сергей Калабухин "Холодной буквой трудно объяснить..."" - читать интересную книгу автора

драгунский капитан говорили чистую правду: они были искренне уверены, что
я на их глазах выходил ночью от княжны Мери. И, несмотря на все гадости,
что я сделал Мери и Грушницкому, последний яро спорил с капитаном и долго
не соглашался на дуэль со мною. И вовсе, как Вы понимаете, не из трусости.
Это я настоял на поединке.
Даже перед самой дуэлью Грушницкий всё ещё готов был на примирение. Вы
сами пишете, как на предложение доктора Вернера окончить поединок миром,
Грушницкий отвечает: "Объясните ваши условия, и всё, что я могу для вас
сделать, то будьте уверены..." Это я отверг мир и выставил неприемлемые
условия прекращения дуэли: потребовал от Грушницкого публичного признания
во лжи, в то время как и он, и его соратники были полностью уверены в
своей правоте!
Hесмотря на всё то гадкое, что я сделал и продолжал делать Грушницкому,
тот нашёл в себе силы не возненавидеть меня и выстрелить мимо.
Вы сами офицер, Михайло Юрьич, и должны знать, что промахнуться в тех
условиях было невозможно даже штатскому, впервые взявшему пистолет в руки.
И уж тем более не мог дать промах боевой офицер, почти год проведший в
стычках с черкесами, награждённый "георгием" за храбрость. Грушницкий
пощадил меня, врага, разрушившего его счастье, предавшего былую дружбу,
опозорившего его любимую. Грушницкий пощадил меня, а я его нет. Я просто
убил его, сделав одновременно всех присутствующих соучастниками
хладнокровного и подлого убийства, а не свидетелями благородной дуэли.
Зачем я это сделал? Я спасал Веру. Её имя никто не трепал, но, ведь,
Мери тоже знала, что я в ту ночь выходил не от неё. Во всём доме никого,
кроме Веры и княжны не было. Моё последнее объяснение с княжной и её
матерью, отказ от брака, всё расставило по своим местам. Муж Веры был
отнюдь не глуп и поспешил увезти её в неизвестность. В одночасье я лишился
всего, стал изгоем.
Даже доктор Вернер избегал меня, а когда мы всё же случайно где-либо
встречались, я читал ужас в его глазах. Все двери для меня были закрыты. Я
вновь попал в "историю", причём в такую, из которой не было выхода.
Вскоре пришёл приказ о моём увольнении из армии, и я покинул Россию.
Дальнейшая моя жизнь прошла в азиатских странах, где я не мог встретить
никого из знакомых. Меня там никто не знал, и мои наклонности и пороки не
могли никого погубить...
Прощайте, Михайло Юрьич, берегите Вареньку. Вряд ли моя исповедь
поможет Вам в намерениях сделать из меня героя нашего времени.

Искренний Ваш почитатель, Георгий Александрович Печорин.