"Анатолий Калинин. Возврата нет" - читать интересную книгу автора

Весной - виноградной цветущей лозы. В начале лета - доспевающей в валках на
лугу травы. Осенью - сусла над исклеванными птицами садами и над дворами,
где хозяева давили вино. А зимой - опять луговой травы, сена, но уже
прихваченного морозом, рассыпанного на льду реки при перевозке в хутор
машиной или санями.
Только полынь и не знала своей поры, пахла и при морозе, и разогретая
летним солнцем на склонах бугров, и ночью, перебивая запахи всех других трав
и цветов, и на утренней заре, сбрызнутая росой, и всегда с неистребимой
резкой силой; пахла скорее всего для того, чтобы не дать забыть, что там, за
буграми, лежит степь.
Вряд ли где еще была и такая устойчивая полная тишина, когда каждый
легкий звук, отраженный водой, - как выстрел, а настоящий выстрел охотника
или же сторожа в виноградных садах рушится среди берегов к низовьям реки
могучим залпом. После этого становится еще тише.
Наконец-то он сможет, поселяясь здесь два года назад, думал Михайлов,
остаться и наедине, для большого и длительного разговора с самим собой; у
него давно уже не было для этого времени. Столько лет на войне, да и после
войны, его окружали люди, столько людей, а теперь, кажется, пришел день и
отступить от них на шаг, чтобы на расстоянии и через увеличительное стекло
времени вглядеться в их лица... Эта тишина, ночь и прорубь окна, в которой,
как вода, переливается звездный мир, и он опять со своими товарищами, как с
живыми. Нет ни гранитных памятников, ни могил, зарастающих травой, - они
здесь, все вместе. Он знает, что, пока не расскажет о них все, что знает и
что должен рассказать, не будет ему покоя. Это как заноза в сердце: с годами
она ноет глуше, будто обросла жесткой сумкой, и вдруг опять напоминает о
себе острой, нарывающей болью. Нельзя жить с занозой в сердце.
Вчера еще рано было начинать, не остыла земля, а на ней кровь,
невозможно было запастись мужеством, чтобы не дрогнул голос. Не высохли
слезы матерей и вдов, не подросли сироты. Но сегодня уже самые младшие из
них покидают стены детских домов и вытягиваются на шлях. Зарубцовываются и
самые страшные раны.
Где же еще и заручиться этим мужеством, в молчаливом спокойствии
рассмотреть то, что все время виделось как сквозь багровую пленку и желтый
дым, мельтешило перед глазами! Наверху, в мезонине дома, на глянцевой крышке
стола белеет тетрадь, а перо ему всегда представлялось плугом на этом поле.
Все спит. За светящейся лентой реки, за черной стеной леса - девственная
залежь снега.

* * *

Кто сказал, что их больше нет, нет больше? Он давно знал, что надо лишь
прислушаться - и опять приблизятся их голоса, а потом и шаги. Явственный и
весомый топот их ног - перебежка по сумеречному полю. Звякнул металл. Это,
кажется, котелок, но, может быть, и обойма в подсумке. Вот ударил в ноздри
знакомый и такой родной, единственный запах. Потная солдатская рубаха пахнет
совсем как полынь. А вот оно и поле - старая сухая стерня в клочьях летящего
дыма и вечерней мглы, в которой, как в мутных волнах, ныряют каски.
"Эй, друг, тебе кажется, что ты уходишь от смерти, но ты же ее сам
ищешь!"
Вряд ли это слышит незнакомый друг, который по-заячьи спешит перебежать