"Итало Кальвино. Паломар" - читать интересную книгу автора

жизни человека определяется не хронологией, а внутреннею жизнью. К примеру,
некто в зрелости прочитывает важную для него книгу и говорит: "Не понимаю,
как я раньше жил!" и: "Жаль, что я не прочитал ее, когда был молод!" Так
вот, в высказываниях этих смысла мало, в особенности во втором, поскольку
стоит человеку прочесть эту книгу, как жизнь его становится отныне жизнью
человека, прочитавшего ее, и рано это происходит или поздно, все равно,
поскольку жизнь, которую он прожил до прочтения этой книги, все равно теперь
отмечена ее прочтением.
Для того, кто учится быть мертвым, наитруднейший шаг - убедиться в том,
что жизнь его есть завершенное единство, полностью принадлежащее минувшему,
и что-либо к нему добавить или как-то повлиять на отношения меж элементами
уже нельзя. Конечно, те, кто продолжает жить, могут на основе изменений в
собственной их жизни кое-что переменить и в жизни тех, кого уж нет, придав
угодную им форму тому, что формы или не имело, или же имело вроде бы иную, -
например, того, кого дотоле поносили за противоправные деяния, признать
борцом за правое дело, или того, кого ждал прежде неминуемый невроз или
психоз, восславить как поэта или как пророка. Важны такие изменения, однако,
преимущественно для живых, а мертвым вряд ли есть от них какая-нибудь
польза. Каждый сделан из того, что пережил и как переживал, и этого никто не
может у него отнять. Кто жил страдая, состоит из собственных страданий;
ежели его лишить их, он перестанет быть собой.
По сей причине Паломар готовится стать желчным мертвецом, которому
весьма непросто будет примириться с тем, что он останется таким, как есть,
хоть он и не согласен поступиться ни одной своей чертой, включая те, что ему
в тягость.

***

Конечно, можно возлагать надежды и на механизмы, позволяющие хоть
частично уцелеть в потомстве; в основном они двух видов: биологические,
позволяющие передать грядущим поколениям ту часть себя, что именуют
генетическим наследием, и исторические, те, благодаря которым память и язык
живущих на земле обогащаются солидным или скудным опытом, который наживают и
накапливают даже самые неискушенные среди людей. Два механизма эти можно
расценить и как один, представив вереницу поколений как этапы одной жизни,
длящейся веками и тысячелетьями, но так проблему можно лишь отсрочить - от
собственного индивидуального конца до вымирания человеческого рода, сколь бы
поздно это ни произошло.
Задумавшись о собственной кончине, Паломар уже воображает смерть
последних из людей - своих потомков и наследников: на разоренной,
обезлюдевшей земле высаживаются исследователи с другой планеты,
расшифровывают иероглифы на пирамидах, перфокарты электронных вычислительных
машин, и память рода человеческого, возрожденная из пепла, вновь
распространяется по обитаемой вселенной. Но сколько б ни было отсрочек,
наконец придет момент, когда замрет в пустынных небесах иссякнувшее время,
когда последняя материальная опора памяти о жизни обернется вспышкой жара
или обратится в ледяной кристалл.
"Если рано или поздно времени придет конец, то можно было бы описывать
его мгновение за мгновением, - размышляет Паломар, - а каждый миг, когда его
отображаешь, удлиняется до бесконечности". И он решает, что займется