"Итало Кальвино. Тропа паучьих гнезд" - читать интересную книгу автора

с кем-либо общался. Пину так и не удалось поспать. К побоям он привык, они
его не слишком пугают. Его тревожит только то, что он не знает, как ему себя
вести на допросе. С одной стороны, ему хотелось бы расквитаться с Мишелем и
всей его компанией - сразу же объявить немецким начальникам, что пистолет,
мол, он отдал парням из трактира и что у них имеется даже "гап". Но стать
доносчиком - это ведь так же непоправимо, как украсть пистолет: тогда ему
больше не видать выпивки в трактире, не петь там песен и не слушать
похабщину. А потом, вдруг в дело окажется впутанным Комитет, такой грустный
и угрюмый, - это Пину вовсе не по душе, потому что из всех них Комитет -
единственный приличный человек. Пину внезапно захотелось, чтобы Комитет,
плотно закутанный в свой плащ, вошел в комнату для допросов и сказал: "Это я
велел ему взять пистолет". Это будет смелым поступком, достойным такого
человека, как Комитет, и с ним ничего не случится, потому что в ту самую
минуту, когда эсэсовцы поволокут его в тюрьму, послышатся, как в кино,
крики: "Наши! Наши!", а затем в комендатуру ворвутся люди Комитета и всех
освободят.
- Я нашел ее, - отвечает Пин немецкому офицеру на вопрос о портупее.
Тогда офицер берет портупею со стола и изо всех сил хлещет его по щеке.
Пин сразу же валится на пол. Он чувствует, как пучок иголок впивается ему в
веснушки, а кровь течет по уже распухшей щеке.
Сестра испускает дикий вопль. Пин невольно думает, что ей случалось
бить его и побольней и что сейчас она просто притворяется чересчур
чувствительной. Фашист выводит сестру. Матрос, указывая на Пина, заводит
какую-то нуду, но офицер велит ему заткнуться. Он спрашивает Пина, не
надумал ли тот признаться, кто же все-таки послал его украсть пистолет.
- Я взял его, - говорит Пин, - чтобы застрелить кошку, а потом положил
бы обратно. - Ему не удается состроить невинную гримасу; он чувствует, что
лицо раздулось, и у него появляется смутное желание, чтобы кто-нибудь
пожалел его и приласкал.
Еще удар, впрочем, уже не такой сильный. Но Пин, помня о системе,
которую он выработал с полицейскими, издает душераздирающий крик еще до
того, как его коснулся ремень, и кричит не переставая. Начинается
представление: Пин с плачем и воплями скачет по комнате, а немцы гоняются за
ним, чтобы схватить его или хотя бы огреть ремнем. Пин кричит, хнычет,
ругается и придумывает самые невероятные ответы на вопросы, которыми его
продолжают осыпать.
- Куда ты девал пистолет?
Теперь Пин может даже сказать правду:
- В паучьи норы.
- Где они?
В глубине души Пину хотелось бы подружиться даже с этими людьми;
полицейские его тоже поколачивали, а после принимались отпускать шуточки по
адресу его сестры. Если бы они помирились, можно было бы повести их туда,
где пауки делают гнезда; они, конечно, заинтересовались бы и пошли за ним, и
он показал бы им все места. Потом они все вместе отправились бы в трактир за
вином, а оттуда в комнату к его сестре - выпить, покурить и поглядеть, как
она пляшет. Но бритые немцы и лиловорожие фашисты - люди совсем особой
породы. С такими не столкуешься; они продолжают бить Пина, и Пин ни за что
не расскажет им о паучьих гнездах. Он никогда не говорил о них даже
друзьям - так неужто он расскажет об этом немцам!