"Итало Кальвино. Тропа паучьих гнезд" - читать интересную книгу автора

серьезно, но потом вдруг разражается смехом, и его "хи-и-и..." звучит
пронзительно, как свисток, а вокруг глаз, словно пчелиный рой, собираются
темно-рыжие веснушки.
Пин всегда найдет над чем позубоскалить: ему известно обо всем, что
происходит в переулке, и никогда нельзя угадать заранее, кто сейчас
попадется ему на язык. С утра до ночи он околачивается под окнами, то громко
поет, то просто горланит. А в мастерской Пьетромагро под грудой дырявых
сапог вот-вот рухнет стол и сапоги посыплются прямо на улицу.
- Пин! Обезьяна ты этакая! Харя неумытая! - кричит на него какая-то
женщина. - Вместо того чтобы целыми днями болтаться по улице и всем
надоедать, сделал бы лучше набойки на мои туфли. Скоро месяц, как они
валяются в этой куче. Уж мне-то будет что порассказать твоему хозяину, когда
его выпустят на волю!
Пьетромагро по полгода проводит в тюрьме, потому что родился он
неудачником. Как только где-нибудь неподалеку случается кража, его
непременно упрятывают за решетку. Возвращаясь из тюрьмы, он обнаруживает
гору драных сапог и открытую настежь мастерскую, в которой нет ни души.
Тогда он садится у стола, берет из кучи ботинок, вертит его, разглядывает со
всех сторон и швыряет обратно; затем сжимает в костлявых ладонях небритое
лицо и разражается проклятьями. Пин является, насвистывая, ни о чем не
подозревая, и внезапно видит перед собой Пьетромагро, с уже занесенными
кулаками, с желтыми кругами у глаз на темном лице, заросшем длинной жесткой,
как собачья шерсть, щетиной. Пин вопит, но Пьетромагро уже крепко вцепился
ему в загривок и не отпускает. Устав бить Пина, он оставляет его в
мастерской и засаживается в трактир. В этот день никто его больше не видит.
По вечерам раз в два дня к сестре Пина заходит немецкий матрос. Пин
каждый раз поджидает его в переулке, чтобы выклянчить сигарету. Первое время
матрос бывал щедр: он давал Пину три, а то и четыре сигареты. Подшучивать
над матросом легче легкого, потому что тот ничего не понимает, только пучит
глаза, и лицо у него при этом как простокваша - рыхлое и гладкое, выбритое
до самых висков. Когда он поворачивается спиной, Пин корчит ему вслед рожи,
зная, что матрос не обернется. Сзади вид у матроса забавный: две черные
ленточки с бескозырки свисают до самой задницы, выпирающей из-под короткой
куртки. Задница у него толстая, как у женщины, и на ней болтается громадный
немецкий пистолет.
- Сводник... Сводник, - честят Пина из окон, но вполголоса, потому что
с такими субъектами шутки плохи.
- Рогоносцы... Рогоносцы... - отвечает Пин, передразнивая своих
обидчиков и давясь табачным дымом, слишком резким и едким для его детского
горла. И чего это ради приходится им давиться до слез и отчаянного кашля! С
сигаретой в зубах Пин заходит в трактир и говорит:
- Разрази меня гром! Тому, кто поднесет мне стаканчик, я расскажу
такое, что он век будет мне благодарен.
В трактире всегда одни и те же люди. Вот уже многие годы они
просиживают здесь целыми днями, упершись локтями в стол, подперев подбородки
кулаками и разглядывая мух на клеенке или уставившись в лиловую тень на дне
стакана.
- Ты это о чем? - спрашивает Мишель Француз. - Твоя сестра снизила
тариф?
Все смеются и стучат ладонями по цинковой стойке.