"Итало Кальвино. Тропа паучьих гнезд" - читать интересную книгу автора

сделались острыми, как булавки. Ему известно обо всем, что происходит там,
за перегородкой, хотя он и не все понимает. Насмотревшись, Пин сворачивается
клубком на кушетке и засыпает, обняв себя за плечи. Тогда тени чулана
оборачиваются странными сновидениями, голыми телами, которые гоняются друг
за другом, дерутся, обнимаются, пока не появляется кто-то большой, теплый и
незнакомый, кто склоняется над ним, Пином, гладит его, обдает его своим
теплом - и вот это-то и есть объяснение всему, далекий-далекий зов
позабытого счастья.
Немец расхаживает по комнате в майке. У него розовые мясистые руки,
похожие на ляжки. Он то и дело попадает в поле зрения Пина, прильнувшего к
щели. На мгновение Пин видит коленки сестры; они мелькают и прячутся под
простыней. Пину приходится изогнуться всем телом, чтобы проследить, куда
денется ремень с пистолетом. Пистолет свешивается со спинки кресла, словно
какой-то чудной плод, и Пину хочется, чтобы рука у него сделалась
тонкая-претонкая и, как взгляд, могла бы проскользнуть в щель, схватить
пистолет и втянуть его к себе в каморку. Немец разделся, на нем одна майка,
и он хихикает. Он всегда хихикает, когда раздевается, потому что в глубине
души он стыдлив, как девчонка. Немец ныряет в постель и гасит свет. Пин
знает, что некоторое время будет темно и тихо. Только потом кровать начнет
трястись.
Теперь самое время: Пину надо босиком, на четвереньках пробраться в
комнату и бесшумно стянуть со стула ремень с пистолетом. И все это - не в
шутку, чтобы было потом над чем посмеяться, а ради чего-то важного и
таинственного, о чем говорили мужчины в трактире, и глаза у них при этом
темнели. Пину все-таки хотелось бы всегда дружить со взрослыми, хотелось бы,
чтобы они шутили с ним и поверяли ему свои секреты. Пин любит взрослых, ему
нравится злить сильных и глупых взрослых, все сокровенные тайны которых ему
известны. Он любит даже немца. Сейчас случится нечто непоправимое; наверно,
после этого он больше никогда не сможет шутить с немцем; и с приятелями из
трактира у него пойдет все совсем по-другому; случится что-то такое, что
прочно свяжет его с ними, и им уже нельзя будет похабно острить; они станут
смотреть на него всегда серьезно, с прямыми морщинками между бровей, и
вполголоса спрашивать его о самых невероятных вещах. Пину хотелось бы лежать
сейчас на кушетке и грезить с открытыми глазами, пока немец тяжело пыхтит, а
сестра визгливо хохочет, словно кто-то щекочет ее под мышками, - грезить о
шайке мальчишек, которые выберут его своим атаманом, потому что он знает все
лучше всех, и о том, как они все вместе пойдут войною на взрослых, и одолеют
взрослых, и совершат замечательные подвиги, после которых взрослым придется
восхищаться им и тоже выбрать его своим атаманом; но они все равно будут
любить его и гладить по голове. А вместо этого ему надо ползти одному,
ночью, продираться сквозь ненависть взрослых и красть у немца пистолет;
другим детям не приходится делать ничего подобного. Они играют жестяными
пистолетами и деревянными саблями. Интересно, что бы они сказали, если бы он
завтра встал среди них и, постепенно приоткрывая, показал им настоящий
пистолет - блестящий, грозный, который, кажется, вот-вот выстрелит сам
собой. Наверняка они бы наложили в штаны. Но возможно, Пину тоже будет
страшно прятать настоящий пистолет у себя под курткой. Ему бы один из тех
игрушечных пугачей, которые стреляют пробками. С пугачом он нагнал бы такого
страху на взрослых, что они попадали бы в обморок и запросили бы у него
пощады.