"Вера Камша. Правда стали, ложь зеркал ("Сердце Зверя" #1)" - читать интересную книгу автора

преданны, я же могу лишь молиться за тех, кто мне дорог, что и делаю, хотя
предпочла бы разговору с небесами нечто более действенное.
Прошу Вас передать герцогу Алва, что я останусь его преданным другом, с
кем бы он в будущем не связал свою судьбу. Мое сердце и моя дружба, в
отличие от моей руки и моего разума, принадлежат лишь мне. Отец это знает.
Он доверяет мне почти так же, как Габайру, а Вам почти так же, как мне, но
Вами он еще и восхищается.
Берегите себя. Это не вежливость, это искренняя просьба. Я боюсь за Вас
не меньше, если не больше, чем за герцога Алва, ведь Вы - обычный человек,
хоть и "весьма дальновидный и своеобразно мыслящий" (угадайте, кто дал Вам
столь лестную характеристику). Посылаю вам точные копии своей личной печати
и большой печати отца. О первом он осведомлен, о втором - нет.
Любящая Вас Е."
- "Любящая..." И это принцесса! Еще никогда еще виконт Валме, а ныне
граф Ченизу не был столь близок к тому, чтобы прослезиться. Елена Урготская
была удивительной девушкой, а Альдо Ракан - удивительной дрянью, но дрянь
эта по-прежнему восседала во дворце и, в отличие от несчастного Надора,
проваливаться не спешила. Марсель скомкал письмо и, не перечитывая, отправил
в огонь под сонные вздохи Котика и писки присланной Капуль-Гизайлем
морискиллы. Печати перекочевали в тайники, устроенные Габайру в ручках
кресел, а предназначенные жениху письма водворились в пошлейшей из найденных
Марселем шкатулок. Перечитывать избранные места из дневника принцессы Юлии
не тянуло: Валме верил своей принцессе на слово, но долг есть долг.
Полномочный посол Ургота развернул первое из посланий и присвистнул:
"С тех пор, как наш бывший посол привез портрет Вашего Величества, Ваш
образ неотступно преследует меня. Я вижу вашу светлоглазую фигуру,
прожигающую взором окно с государственной думой на обрамленном львиной
гривой челе. Стройный, хрупкий и непередаваемо одинокий, вы смотрите в
темнеющую ночь. Вам дозволено все, но как же вы страдаете, скрывая страдания
под маской полночного холода..."
Марселю скрыть страдания не удалось. От хохота виконта морискилла
замолчала, а Котик вскочил и неуверенно, чуть ли не по щенячьи, тявкнул.
- Все хорошо, - попытался успокоить пса Марсель, и вдруг представил
прожженное гривастое окно, омраченное государственными думами, - это прос...
то... прос... О, Леворукий и все кош... окошки его!..
Котик чихнул и принялся вдохновенно чесаться, стуча лапой по наборному
паркету. В камине мирно горел огонь, на лаковом столике омерзительно
блестела розовая шкатулка. Смех иссяк, осталось дело, которое можно было
начинать хоть сейчас. Запечатать нелепое письмо, влезть в достойный грез
принцессы Юлии туалет и отправиться испрашивать аудиенцию. Габайру вне
досягаемости, подарки от Фомы прибыли и их урготское происхождение не
оспорит никто, а Ракану только свистни...
Вот именно - только свистни! Марсель, следуя дурному примеру, поскреб
голову и перебрался к обрамленному не гривой, но занавесками окну, за
которым бесновался дождь со снегом. Стало холодно. Не от клубящейся за
стеклами жути - от задуманного. В том, что из негодных яиц он приготовит
отменную яичницу, виконт не сомневался, но до оказии из Урготеллы великий
замысел казался чем-то далеким, теперь же все зависело только от Марселя. Ну
и немного от Марианны, но в красавице Валме не сомневался. Баронесса сделает
все, что он ей скажет, и не из страха или за деньги, а потому, что хочет