"Альбер Камю. Лето в Алжире" - читать интересную книгу автора

В Алжире не говорят "купаться", говорят "бултыхнуться в море". Не будем
придираться. Здесь купаются в порту и отдыхают на буйках. Если купальщик,
подплывая к буйку, видит там хорошенькую девушку, он кричит приятелям:
"Глядите, чайка!" Это простые, здоровые радости. О других, наверно, эти
молодые люди и не мечтают: почти все они ведут тот же образ жизни и зимой,
каждый день в обеденный перерыв, во время скудной трапезы они подставляют
обнаженное тело солнцу. Не то чтобы они читали докучные проповеди теоретиков
жизни на лоне природы, этих новых протестантов, отстаивающих права плоти
(когда расписывают по пунктам жизнь плоти, это столь же несносно, как
строгая система в жизни духа). Нет, просто им "хорошо на солнышке".
Невозможно оценить, как важен этот обычай для нашего времени. Впервые после
двух тысячелетий на взморьях появились нагие тела. Двадцать веков кряду люди
всячески старались придать благопристойное обличье дерзкому простодушию
греков, все больше принижали тело и все усложняли одежду. А сегодня, в
завершение этой долгой истории, движения юношей на берегах Средиземного моря
вторят великолепной пластичности атлетов Делоса. И когда живешь вот так,
всем телом среди других тел, начинаешь замечать, что у тела свои тончайшие
оттенки, своя жизнь и, как ни странно это звучит, своя особая психология.
Краткие мгновения, когда день опрокидывается в ночь... надо ли населять
их тайными знаками и зовами, чтобы так нераздельно для меня с ними слился
Алжир? Стоит недолго побыть вдали от здешних мест, и в этих сумерках мне
чудится обещание счастья. По склонам холмов над городом, среди олив и
мастиковых деревьев, вьются дороги. Вот куда возвращается мое сердце. Я
вижу, как там черными снопами взметаются на зеленом небосклоне птичьи стаи.
Небо, где вдруг не стало солнца, словно вздохнуло с облегчением. Стайки алых
облачков редеют и понемногу тают. Почти тотчас же проглядывает первая
звезда, видно, как она возникает и крепнет в толще небес. И внезапно все
поглощает ночь. Что же в них неповторимого, в этих мимолетных алжирских
вечерах, отчего они так много во мне пробуждают? От них на губах остается
сладость, но не успеешь ею пресытиться, как она уже исчезла в ночи. Быть
может, оттого-то она и не забывается? Этот край таит в себе такую волнующую,
такую неуловимую нежность! Но когда на миг она открывается, сердце отдается
ей безраздельно. В Падовани, квартале бедноты, на взморье каждый день открыт
дансинг. И в этом огромном ящике, одной стороной выходящем на море, до ночи
танцует молодежь. Часто я жду здесь одной особенной минуты. Весь день окна
затенены наклонными деревянными щитами. После захода солнца щиты убирают. И
зал наполняется странным зеленоватым светом, который отбрасывает двойная
раковина моря и неба. Когда сидишь в глубине, подальше от окон, видишь
только небо, и по нему опять и опять китайскими тенями проплывают мимо лица
танцующих. Порой звучит вальс, и тогда черные профили на зеленом кружат с
упорством бумажных силуэтов на патефонной пластинке. Очень быстро наступает
ночь, загораются огни. Но есть для меня в этом тончайшем мгновенье что-то
потаенное, окрыляющее. Помню рослую, статную красавицу, она танцевала весь
вечер напролет. Голубое облегающее платье, влажное от пота, липло к бедрам и
коленям, шею обвивала гирлянда жасмина. Она танцевала и все смеялась,
запрокидывая голову. Она скользила мимо столиков, и за нею плыл смешанный
запах плоти и цветов. Когда смерклось, я уже не различал ее тела,
прильнувшего в танце к партнеру, только на темнеющем небе, кружась, мелькали
то белые цветы, то черные волосы, а потом она вскинула голову, всколыхнулась
высокая грудь, и я услыхал ее смех и увидел, как порывисто наклонился к ней